Русская философия

Л.И. Шестов. Страница 5.

Стр.: [1], [2], [3], [4], 5, [6]

Однако Шестов отнюдь не связывает свою тему исключительно с протестантизмом. Лютеровский протест в глазах Шестова лишь эпизод всемирно-исторической драмы. На стороне умозрения или откровения, истин разума или сотворенных истин так или иначе в драме этой участвовали все ведущие персонажи религиозно-философской истории. В истории западного христианства Шестов опирается, в частности, на апологию "простой веры" Тертуллиана. Множество раз цитирует Шестов знаменитое "prorsus credibile est quia ineptum est" ("оттого и заслуживает веры, что бессмысленно").

К Тертуллиану восходит и символическое противопоставление Афин и Иерусалима. Обращается Шестов и к Августину, прежде всего в его споре с Пелагием и его последователями. Упоминает Шестов кардинала Петра Дамиани (XI в.), в частности главу "антидиалектиков", который в трактате "О божественном всемогуществе" отрицал всеобщий характер принципа противоречия и опровергал тезис о том, что Бог не может сделать бывшее небывшим (см.: Киркегард..., с. 289—290). Наконец, Шестов открывает своих сторонников в лице ведущих номиналистов — Дунса Скота и В. Оккама.

Поскольку вся эта традиция так или иначе постоянно обращалась к текстам Писания, нетрудно найти и ее библейские истоки. Прежде всего это, разумеется, опора на М. Лютера: учение ап. Павла о спасении "только верою", о благодати и законе. Ап. Павел, "иудей из иудеев", изъясняет здесь открывшийся ему дух новозаветного Евангелия в его отношении к закону и завету отцов. Однако сам Ветхий Завет вовсе не противостоит Новому, как религия Закона — религии Благодати.

В той части Священного писания, что именуется Ветхим Заветом, Бог сказывается вовсе не только как Бог-законодатель, но прежде всего как Бог-творец, всемогущий и сокровенный. Не только Творец мира и человека, но и личный участник человеческой истории, откровенно вторгающийся в нее и сокровенно связующий ткань событий, каждое из которых, сколь бы незначительным и случайным оно ни казалось, происходит во внезапном скрещении несоизмеримых друг с другом порядков бытия. Такие книги Библии, как "Бытие" и "Исход", книга Иова, Псалмы, Екклесиаст, книги пророков — Исайи, Иеремии, Аввакума, — свидетельствуют о том, что и весь Ветхий Завет пронизан противоборством закона, понятого как условия богочеловеческих отношений, и безусловной Веры в ничем не обусловленного личного Бога.

Таково, по Шестову, собственно библейское начало возможной философии, предельно противоположное началу эллинскому — началу автономного разума с его безличной необходимостью и самоочевидными истинами, диктующими свои условия не только человеку, но и самому Богу. И первым шагом на пути эллинизации библейского откровения, т.е. на пути подчинения "метафизики Исхода" метафизике Аристотеля, было учение о Логосе Филона Иудея и Иоанна Богослова.

Между тем как раз в ту эпоху, когда христианские богословы учились неоплатонической философии, в самой эллинской философии произошло своего рода откровение, которое Шестов связывает с экстатическими постижениями Плотина. По Плотину, Единое — лишенное вида и определенности начало и исток всех умопостигаемых форм и логических определений — постигается не знанием и не логосом, а своего рода причастием. Ведь знание и логос — нечто сложное, поэтому они не только не приближают к Единому, но, напротив, преграждают путь к нему, и надо "взлететь над знанием и разумением", чтобы коснуться Единого.

Итак, именно там, где эллинская философия подходит к завершению в высшем синтезе всех усилий своего ума, она — в лице Плотина — с этого ума сходит и от него отрекается. Между тем Плотин — комментатор и логически последовательный адепт классической эллинской философии. Можно заподозрить поэтому, что и философской логике присуще своего рода умное с-ума-сшествие там, где дело идет о началах самого ума. Однако, следуя логике своей борьбы, Шестов оставляет эту возможность непродуманной.

Другим философом, в котором Шестов распознает родственный ему дух, является Б. Паскаль. Опять-таки именно в ту эпоху, когда метафизика естественным образом освободилась от своего случайного союза со сверхъестественным откровением, когда Спиноза, по выражению Шестова, окончательно "убил Бога", Паскаль жил и мыслил так, чтобы быть в состоянии пробудиться от метафизических истин и бодрствовать со Христом. Собственно, такое бодрствование Паскаль и считал истинным мышлением — мышлением, рассеивающим метафизические сновидения, подрывающим основы метафизических сооружений и выбивающим почву из-под ног человека, жаждущего гарантированной уверенности и прочности.

Стр.: [1], [2], [3], [4], 5, [6]

Русская философия

• Н. Бердяев

• С. Булгаков

• И. Ильин

• Л. Карсавин

• П. Кропоткин

• А. Лосев

• Н. Лосский

• В. Розанов

• В. Соловьев

• Е. Трубецкой

• С. Трубецкой

• П. Флоренский

• С. Франк

• Л. Шестов

• Г. Шпет

• В Эрн

  
  

• СЕМИНАР «РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ»

• Альманах «София»