История домов в воспоминаниях жителей Арбата

Ирина Игоревна Стин. Большой Афанасьевский переулок, дом №3. Страница 3.

Стр.: [1], [2], 3, [4], [5], [6], [7]

Начался сильный голод, который неотступно сверлил и требовал непрестанной памяти о нём и страдания. Ввели карточки. Домоуправление раздало ключи от комнат эвакуированных и из нашего домика всех перевели в большой дом, чтобы мы перестали бегать через двор во время тревоги под сыпящимися на нас осколками. Перебрались — и удивились. Нам дали комнату евреев Млинарис. Софья Захаровна и её муж Дуся уехали так быстро, что было полное впечатление обитаемой комнаты: на туалетном столике стояли духи, пудра, помада; в шкапу висела одежда, в стенном, на полках, стояли сервизы и хрусталь. Всё было нетронуто, даже сафьяновые туфельки были сброшены у постели, словно хозяйка сидит на тахте, поджавши ножки. Помню, как бабушка открыла стенной шкап и сказала: «О, как удобно! Сюда можно сложить все их вещи!». Так и сделали. Закрыли и даже заперли. Начали свою жизнь. Это было после знаменитого шестнадцатого ноября 1941 года, когда, ещё из своих подвальных окон, было видно бегущих людей, ревущих и не успевающих в ногу детей, густой мокрый снег, и слышен был гул танков. Говорили, что немецких. Они были уже под Сходней. Было отчаяние. По радио всё повторяли, что скоро выступит Молотов с важным сообщением. Думали — о сдаче Москвы. А он почему-то заговорил о плохой работе ресторанов. Повсюду затемнение, здания опутаны маскировочными сетками, дирижабли висели серыми рыбами под крышами — снова всё страшно и противоестественно. Очереди. Даже за хлебом. Холод в комнатах и нечем топить, свет отключили и сидим при коптилках (одну сберегла. Могу показать). Начали топить книгами. Окна (все!) заклеены полосками тканей крест-накрест. Это чтобы не ранили стёкла, когда разлетятся.

В мои обязанности входило ходить (стоять!) за хлебом и покупать дрова. Попозже, но далеко не сразу, ввели, наконец, талоны на дрова и, как ни мало, а всё-таки можно было иметь определённое количество дров. Было очень обидно наблюдать, как нахально накладывал мокрую осину мне, девочке, и интеллигентным старушкам. Нагло оделял самой сырой и негодной древесиной. Мы стояли каменные и скорбные, предвидя дальнейшие муки затухающей и шипящей топки, горький дым и негорячую печь. А слюнявый Володька (заведующий дровяным складом) бойко таскал и находил берёзу, и клал её не в нашу мерку. Не стыдился обидеть самых несчастных: меня, в бархатном капоре и кирзовых сапогах сорок второго размера. Голенище было ушито, обужено, а внутрь вставлены кое-какие туфли. И то приходилось тащить ноги, чтобы как-то проскрести по асфальту. И безмолвные, привыкшие к издёвкам, старушки в шляпках и остатках изящных пальто. Старушкам могло быть и сорок, но мне-то было 10-13 лет, поэтому мне они все казались старыми и на одно лицо. Я была права — это было лицо войны. Как было мне жаль их, как хотелось защитить...

Потом мне же предстояло пилить эти метровые поленья, одной, двурукой пилой. Тяжеленные, их надо втащить на козлы, а потом расколоть неподъёмным колуном.

И в эти дни, как и прежде, перед войной, бабушка настойчиво предлагала мне заниматься языками — на выбор: французским, немецким или английским. Она их преподавала. По-видимому, слишком велик был гнёт повседневности, чтобы добавить туда ещё и новые усилия. И я наотрез отказалась заниматься. Некому было высечь! Да и не в стиле хорошего воспитания были такие меры. Как жаль! Тут нужны бы казачьи обычаи — там всё без лишних слов и реверансов решается. Но полегли дорогие предки, и нагайки их забыты где-то там, на родной Запорожской Сечи. Так я и не знаю ни одного иностранного языка!

Стр.: [1], [2], 3, [4], [5], [6], [7]

• История домов в воспоминаниях жителей Арбата

• Память Арбата

• Арбат