Бюллетень. Номер восьмой.

Из архива

А.Ф. Лосев

Эмпиризм и наука. Страница 3.

Стр.:[1], [2], 3, [4], [5], [6], [7]

Сочинения схоластиков «запутанная и многотрудная ткань» (125); истинная наука должна перестать быть «как бы наложницей, орудием сластолюбия, или рабой, орудием барыша» (137); покровители наук «имели в виду более собственное тщеславие и самопрославление, чем действительный прогресс знаний» (167); ученые, «среди непрерывной тревоги ума, обращаются и, так сказать, взывают к собственному разуму, чтобы он напророчествовал бы в их пользу, и сделал прорицания, которые бы приятно обманывали и ослепляли их, как они того и заслуживают» (134); старые философы все нечестны: они всегда употребляют «румяны, обманывающие их и льстящие их вкусу», как, напр<имер>, у Платона – его теология, у Аристотеля – логика, у Прокла – математика и т.д. (там же). Этою бранью можно было бы исписать несколько десятков страниц.
Этого делать, конечно, нам не следует. Достаточно указать еще на то, что и по главным темам своих исследований Бэкон весьма далек от попыток действительно доказать или хотя бы показать правоту чувственной интуиции – в сравнении с сверхчувственной. Первая книга «De dignitate» начинается с приторной и противной лести королю, которому, «подобно Гермесу Трисмегисту принадлежит троякая слава, а именно могущество царя, озарение священника и знание философа» (95); потративши несколько страниц на эту лесть, Бэкон, «забывая на время свет, проливаемый (на государя) его добродетелями», чтобы поразиться «тем широким полетом гения, охватывающим столько великих вопросов, тою цепкостью памяти, тою живостью понимания, тою проницательностью ума, наконец, тою свободой речи», которые составляют отличие Его Величества (93–94), начинает доказывать «превосходство и достоинство наук и искусств во всех отношениях» и в то же время говорить о «заслуге людей, которые с таким же прилежанием, как и рвением, работают над их усовершенствованием» (96).
Доказывается, что наука не ведет обязательно к атеизму (97–102), что «науки и искусства не развращают умы в политическом отношении» (102–110), что науки и искусства не отражаются обязательно плохо на материальном положении их работников, на их нравах и занятиях (110–138); далее, идет похвала наукам на основании божественных (139–145) и человеческих свидетельств (145–165). Такова первая книга. Со второй же книги, после обычной лести королю, уже начинается классификация наук, неинтересная для нашей проблемы, кроме последней, IХ книги, идет речь о т<ак> н<азываемом> «вдохновенном богословии», введенном в классификацию. Здесь Бэкон дает «введение только в три desiderata /6/ : науку законного употребления разума человеческого в божественных предметах; науку степеней единства в обители Бога, и истечения из Священного Писания» (614). Здесь, казалось бы, вполне уместно дать анализ двух интуиций. Бэкон и пытается наметить принципы «естественного знания», в противоположность откровению. Слова «естественное знание» «могут быть приняты в двух различных смыслах: 1) в том, что это знание получается путем чувств, индукции, разума, доводов, согласно с законами неба и земли; 2) в том, что освещает душу человеческую внутренним чувством, инстинктом, по законам совести, которая есть как бы искра или след древней первобытной чистоты» (617). «В предметах, касающихся религии, ум человеческий может иметь двоякое применение: во-первых, для разъяснения тайн, во-вторых, для вывода возможных из них последствий» (618). И там, и здесь инициатором, так сказать, знания является Бог. В этом отличие от естественного знания. В религии даны принципы, из которых разум делает выводы; в науке «самые принципы подлежат исследованию путем индукции, но вовсе не путем силлогизма» (619).
Однако наш вопрос как раз в том и заключается: почему откровение не воспринимается так же непосредственно, как и чувственные предметы, почему получилась возможность под опытом понимать только чувственный опыт, почему такой принципиальный разрыв между верою и знанием, что «чем более невероятна и немыслима божественная тайна, тем большее воздаем мы почитание Богу, и тем более блестящую победу одерживает вера» (615)? Читая Бэкона, вы с первых строк видите, что «природа», «опыт», «наука» употребляется совершенно в специфическом виде и значении, притом совершенно догматически, равно как и любое сочинение из патристики употребляет эти понятия тоже в своем, специфически-мистическом значении. И, по крайней мере, Бэкон в «De dignitate et augmentis scientiarum» не дает обоснования своему эмпиристическому словоупотреблению. Где-то в глубине и в тайниках души философа и человека решаются судьбы его опыта; написанное же сочинение уже предполагает ту или иную, определенную степень мистичности опыта.

---

/6/ - пожелания (лат.).

Стр.:[1], [2], 3, [4], [5], [6], [7]

• Содержание бюллетеня