Бюллетень. Номер восьмой.

Из архива

А.Ф. Лосев

Эмпиризм и наука. Страница 2.

Стр.:[1], 2, [3], [4], [5], [6], [7]

Однако ведь интуиция мистического (во всех его проявлениях, вплоть до ординарной позитивности), как я хочу утверждать, и недоказуема принципиально. Относительно Фр. Бэкона я хочу только сказать то, что на нем одновременно демонстрируется как принципиальная недоказуемость интуиции, так и тупая уверенность т<ак> н<азываемых> «эмпириков» в доказуемости интуиции чувственной.
Без преувеличения надо сказать, что единственный аргумент против старой философии и теологии у Фр.Бэкона, это – высмеивание, брань и злобное шипение.
Мы плохо читаем Бэкона. Это, говорим мы, какие-то предчувствия научной индукции, какая-то полу-средневековая, полу-«научная» гносеология и логика, и в то же время, думаем мы, это – «основатель», «отец», «первый эмпирик» новой философии; тут обычно идут восхваления. А почитайте в самом деле Бэкона, – не для индукции или классификации наук, – а для самого Бэкона, и вы обнаружите не философа и не ученого, а просто приятного рассказчика и светского болтуна, который не лезет в карман за словом, и который не прочь ругнуть, кого хотите и за что угодно. То в полу-заметных намеках или в ругательных формах бранит древность, то со вкусом цитирует Цицерона и Вергилия и, где надо и не надо, уснащает свою речь мифологическими реминисценциями. То смеется над глупостью и отвлеченностью философии, выставляя наперекор ее «чисто идеальным обобщениям» – «строго определенные принципы» (Собр. соч., пер. <П.А.> Бибикова, I, стр. 77), то высказывает старый благородный взгляд: «только с колокольни и с возвышенного места можно видеть далекие предметы, и нет возможности заметить самые отдаленные, как и самые близкие части какой-либо отдельной науки, пока остаешься на уровне этой самой науки, и не подымешься, так сказать, к более возвышенной, чтобы смотреть оттуда, как с башни» (ibid, 133). С одной стороны, теология «завистлива» (96), в ней «пустое созерцание», соединенное с «бесплодными спорами в философии» (125), и Платон не удержался на высоте своей гениальной философии, «обратившись к теологическому умозрению, исказившему и заразившему всю его натуральную философию» (269–270); с другой стороны, теология у него самого стоит как завершение всего знания, и он таинственно обещает заключить свое сочинение ею, «так как она служит как бы пристанью и местом успокоения всех человеческих умозрений» (237). И все говорит, говорит, говорит… Тут и целые мифологические трактаты, и целые бойко написанные гимны и молитвы Богу, тут и всякие уместные и неуместные остроты, вроде шутки Эразма: «decem annos consumpsi in legendo Cicerone, на что эхо отвечало όνε, – осёл» /3/ . Тут есть все, что угодно, кроме внимания к проблеме интуиции и опыта. Это светская болтовня, остроумные изречения и больше ничего по нашему вопросу.
Перелистаем увесистый томик «De dignitate et augmentis scientiarum» /4/. Вот вам длинное предисловие, посвященное отчасти «критике» старой вне-«опытной» философии и теологии. «Вся эта воображаемая мудрость, почерпнутая нами у греков, представляется, так сказать, младенчеством науки и, подобно последнему /5/ , весьма склонна к болтовне, но, за отсутствием зрелости, неспособна к плодорождению; она весьма плодовита на словопрения, но крайне бедна на факты». «Если бы подобные науки не были безусловно мертвыми, то каким образом могли бы они в продолжение целых столетий оставаться как бы пригвожденными к одному месту, и не представить успеха, достойного человеческого рода, до такой степени, что не только не утверждается ими ни одного положения, но и самый вопрос остается вопросом» (61). «Все это научное раболепие есть не что иное, как результат нахальства немногих людей и слабости, беспечности остальных» (62). «Что же, видим мы, обращается между народом? Учения задорливые и разрушительные или такие, которые, при заманчивой форме, лишены содержания, словом, такие учения, какими им следует быть, чтобы подкупить одобрение народа или потворствовать его страстям» (63). «Резюмируя в нескольких словах сказанное нами, люди мало, по-видимому, выиграли в построении наук на личных интересах или на доверии к авторитетам потому, главным образом, что нечего почти ожидать от известных уже методов и опытов» (66). Так, «опираясь на божественную помощь и возлагая на Нее упование» (68), «критикует» Бэкон старую философию и теологию. Можно ли считать это критикой?
Пойдем дальше. Все сочинение испещрено злостными намеками и чисто эмоциональными выпадами против враждебной ему философии. Мы изучаем «самые предметы», а там какие-то предположения и «разыгрывание роли вещунов» (81); «мы не приводим ничего чудесного, ни одного преувеличенного факта; все, предлагаемое, очищено от напыщенности, свободно от суетности и вполне безупречно», чтобы «басни, суеверные сказки и весь этот вздор, которым кормилицы убаюкивают детей и на который они смотрят, как на шутку», не исказил детского состояния философии (84); «словом, мы всюду рассыпаем предостережения, сомнения, осмотрительность, отовсюду изгоняя и повергая призраки как бы какой религией и заклинанием» (85). Бэкон не скупится на мелкие выпады и мелочные придирки.

---

/3/ - Десять лет потратил я на чтение Цицерона (лат.). Эпизод из «Разговоров запросто» Эразма Роттердамского.
/4/ - О достоинстве и приумножении наук (лат.). Название первой части трактата «Великое Восстановление Наук» Ф. Бэкона.
/5/ - Т.е. младенчеству.

Стр.:[1], 2, [3], [4], [5], [6], [7]

• Содержание бюллетеня