Бюллетень. Номер пятый. Культурная и научная жизнь «Дома А.Ф. Лосева»

В.П. Троицкий. Семинар «Русская философия (традиция и современность)». Хроника. Октябрь – декабрь 2006 г. Заседание № 26.

Заседание № 26 (30 ноября 2006 г.)

Докладчик: Алексей Павлович Козырев (МГУ).

Тема: Я и Другой в русской философии.

Председательствующий: А.Н. Паршин.

Участвовали: Агре Н.С., Аксенова Г.В., Александрова К.А., Антонов К.М., Архангельская С.Л., Батурина А.А., Белозерова А.В., Боковиков А.И., Буранов П.В., Визгин В.П., Востриков И.В., Гурьева З.М., Демидов С.С., Джахарова Г.М., Доля В.Е., Дубовицкая М.А., Емельянова К.В., Ермишин О.Т., Есина Л.В., Закуренко А.Ю., Иванова Евгения В., Иванова Елена В., Климкина Е.П., Конча Л.И., Ксенофонтов Л.Н., Кудрин В.Б., Матсар М., Мелих Ю.Б., Сиднева Л.Н., Соболев А.В., Сукач В.Г., Лычко А.Ю., Марченко О.В., Масгутова Л.Р., Матвеева Е.Н., Михайлов А.А., Михайловский А.В., Мурган А.Н., Мухан С.И., Оюн Д., Петров В.Ф., Петрова С.С., Писарев Ю.Д., Половинкин С.М., Попов Ю.Н., Пятс Г.Р., Резвых Т.Н., Резниченко А.И., Ретунская Е.Н., Рожнов В.С., Розова Е.О., Роцков Н.Л., Стрижев А.Н., Титов А.В., Титова Е.С., Троицкий В.П., Шапошников В.А., Шарненко М.И., Шленов В.Л., Эпиктетова Л.А. Всего: 60 человек.

Тезисы доклада: Тема «другого» канонизирована в качестве философской темы именно ХХ веком. Тому есть немало причин: иное качествование жизни, ее убыстрение, неотвратимо влекущее за собой формализацию человеческих отношений; психологизация внутреннего человеческого «Я» как следствие индивидуалистических тенденций в новоевропейской культуре; стремление человека, для которого «Бог умер» (Ф. Ницше), избежать тотального одиночества в обезличенном мире, бросить якорь в душе другого человека... Причины роста философского интереса к «другому» можно множить. Однако бесспорно, что философия диалога, общения, открывающего в «другом» не просто ценность, но условие своей собственной самотождественности, есть общезначимая тема, обретенная ХХ веком. Русские философы оказываются здесь не просто в русле магистральных исканий, они во многом являются первооткрывателями и первопроходцами, а если мы вспомним о нарастающем на протяжении всего века в Европе интересе к творчеству Достоевского, то можно осмелиться сказать, что именно русский гнозис задает и определяет эту тему. Однако здесь мы отличаем себя от Европы: грани между самим собой и другим стираются порой до неразличимости. Если для Сартра «ад – это другие», то для Флоренского или Булгакова «другой – это ты сам», для Бахтина другой – непременное условие самопознания и построения своей собственной личности.

Не стоит ли попытаться прочесть русскую философию как «страстное письмо», повествующее о духовном опыте ее творцов, подчас далеко не бесспорном с точки зрения церковной ортодоксии, но, тем не менее, имеющем непреходящую ценность. Ведь философия является связанным с религией, а вместе с тем вполне самостоятельным типом духовной практики и духовного познания человека. В этом своем аспекте она глубоко укоренена в античной, эллинской философии, праматери всякого европейского философствования. Неслучайно о. Сергий Булгаков скажет, что платонизм есть «подлинная, родная стихия русского философствования». В этом своем качестве она имеет и определенное терапевтическое значение, играет роль своего рода medicina animae, вселяя в человека желание исцелиться. Если так понять ее основную миссию, ее самобытную роль в истории человеческой мысли, то можно увидеть в ней пронзительные по своей силе свидетельства о касании духовным мирам, мистико-поэтическую тайнопись истории человеческого духа. Современники ценили Бердяева, зачитывались Булгаковым, не пропускали новых книг Франка вовсе не за то, что в них на свет Божий родилась еще одна философская система, добавляющая головной боли гимназическим учителям, а за то, что находили в их книгах это «страстное письмо» (пусть и с «неверным адресом», по выражению Бориса Филиппова), отвечающее (может быть, спорно и даже противоречиво) на необходимые вопросы их существования.

«Канон» истории русской философии в целях ее пропедевтического изложения неплохо было бы пересмотреть. Имена останутся, но акценты меняются. Скажем, у Булгакова таким «страстным письмом» будет не «Философия хозяйства», а «Софиология смерти» или странички из «Интимного дневника», у Леонтьева – не «Византизм и славянство», а поздние письма о. Иосифу Фуделю или маленькая заметка «Над могилой Пазухина», у Соловьева – не помрачающие неискушенное систематической философией сознание «Философские начала цельного знания», а «Краткая повесть об антихристе» и «Три свидания»... Ряд этот можно продолжить... Тема «другого», «дружбы» будет здесь одной из «сердечных» или, если угодно, «осевых» тем, которую в России попытались решить в ключе единосущия, эллинского «Ты еси», начертанного на фронтоне храма Аполлона в Дельфах. И здесь мысль и судьба, ноуменальное и персональное, Друг и другой, Дружба и дружбы переплетаются, образуя пестрый ковер, который александрийцы называли «строматы».

«Серебряный век» русской культуры отмечен не только взлетом философского и литературного творчества, но и яркой нюансировкой межличностных отношений. Философское конструирование различных парадигм, в которых Я соотносится с Другим, должно сочетаться с историко-культурной конкретикой, исследованием творческих связей и диалогов, «скрещений путей».

«Серебряный век» дает нам немало текстов, ставших своеобразным памятником межличностного общения в культуре «серебряного века». Это мелопея Вяч. Иванова «Человек», задающий тему задушевной дружбы-филии «Столп и утверждение Истины» о. П. Флоренского, ставящая проблему гуманизма и ценностей в культуре «Переписка из двух углов» Вяч. Иванова и М. О. Гершензона, последняя статья В.Ф. Эрна «Верховное постижение Платона», творчески осмысливающая платоновский «Федр», исследование М.М. Бахтина «Автор и герой в эстетической деятельности», далеко превосходящее контекст литературоведения и моделирующая отношения Я и Другого на примере творца литературного произведения и его героя. Философия диалога М.М. Бахтина потому становится столь востребованной в нашем разнообразном мире, что в нем катастрофически не хватает умения понять и принять Другого, утвердить и отстоять его право на самобытность наряду со своим. Вокруг этих ключевых текстов располагается целый континуум мелких статей, стихотворений, дневниковых записей, позволяющих выявить единство мыслительного поля связанных дружескими отношениями философов. Этот диалог не обрывается разлукой и смертью одного из них. Таким примером могут послужить некрологические сочинения Флоренского и Вяч. Иванова на смерть Эрна, диптих о предательстве С. Н. Булгакова, написанный с интервалом в 15 лет, как своего рода вариация на темы XI письма «Столпа» П. А. Флоренского, «Моцарт и Сальери» и «Иуда-Искариот, апостол-предатель». Все они решают сходные проблемы утверждения бытия Другого через любовь, трагедии одиночества, отчаяния, подмены, проистекающей из вмысливания себя в другого, конструирования образа другого по своему образу и подобию.

Обширная тема Я и Другого на «русском поле» ставит ряд вопросов, которые могут быть затронуты в докладе:

– как "Я" открывает для себя бытие другого и через него видит самого себя;

– как "Я" обретает в "Ты" Друга, говорит ему «Ты еси»; тема филии от Аристотеля до Флоренского;

– как выглядят предательство, смерть, любезность, усталость в свете проблемы «Я и Другой»;

– как русская философия мыслит личность и как в личности встречается уникальное и универсальное;

– как понятия «единосущие» и «подобосущие» халкидонских споров становятся двумя образами отношения Я и Другого, переходят из богословия в антропологию;

– что вкладывает русская философия в понятие "гуманизма" и какое отношение имеет христианский гуманизм к греко-европейской традиции.

Из вопросов и обсуждений: 1. Вопрос о конкретном адресате «Столпа» о. Павла Флоренского затронула Е.В. Иванова. По мнению докладчика, буквализм посвящений и адресаций такого рода текстов не следует переоценивать. Общий их посыл не обязательно опредмечивается, как не нужно видеть за ним только своеобразную стилизацию: важнее и интереснее сама трансцендентная потребность в Другом, которая раскрывается в текстах типа «Столпа». 2. В.П. Троицкий предложил рассматривать наряду с двумя выделенными в докладе «моделями Другого» – моделью дистанцированного существования двоих в эстетическом и ценностном оформлении (по Бахтину) и моделью нумерического тождества, слитости двоих (по Флоренскому), – еще и третью модель промежуточного характера, которую можно назвать диалектической; к ней тяготели, к примеру, Я.С. Друскин, Вяч. Иванов и А.А. Мейер. Докладчик с такой постановкой проблемы согласился, посчитав нужным прибавить к указанному третьему направлению недавнюю работу В.В. Бибихина «Ты еси», построенную как комментарий к мелопее Вяч. Иванова «Человек». 3. На вопрос из зала, всегда ли Другой должен быть «близким», пусть и трансцендентально, А.П. Козырев привел примеры из русской философии о необходимости как раз «дальнего» собеседника: еще Сковорода писал, что «в отдалении мелодия дружбы сильнее звучит», или С.Л. Франк очень любил тему «дальнего» (вслед за Ницше), но вообще же граница раздела «дальнего» и «ближнего» весьма подвижна. 4. Не является ли философия дружба серьезным конкурентом в осмыслении семьи и брака, спросил В.А. Шапошников, ссылаясь на пример творческой эволюции того же П.А. Флоренского. Ответ: да, в русской философии вообще мало можно найти тем и сюжетов, которые выстраивали бы онтологию брака. Причина тому – изначальный платонизм, который является родной стихией нашей мысли. Кроме того, в философии Другого различение полов не так уж и важно, чего нельзя, конечно, игнорировать, если рассматривается феноменология тела. На сказанное прозвучало возражение А.И. Резниченко, которая находит полноценную философию брака, к примеру, у В.В. Розанова. 5. По вопросу А.Н. Паршина о том, что интереснее в русской философии, сами философы или их идеи, докладчик констатировал, что для него, действительно, в русской философии почти всегда интереснее люди. Но что касается горизонта идей, предлагается хотя бы сравнить впечатления о переписке Ясперса и Хайдеггера, с одной стороны, и Флоренского и Булгакова, с другой: гораздо интереснее выглядит вторая, – и в том, как именно пишут, как слышат друг друга участники диалога, какие они яркие личности, но также и в отношении собственно развиваемых там идей. 6. Несколько хотел заступиться за западную культуру А.Н. Роцков, напомнивший, сколь важен для нее мотив рыцарской романтики и «полковое» начало, те экклезиальные отношения, которые значительно шире отношения Я и Ты. Полемизируя с такой постановкой вопроса, докладчик указал на значительность проработки в русской философии проблем соборности или коммунитарности (Н. Бердяев), а вот та же «экклезиальность» на русской почве исконно развертывается как «церковность». Но романтика христианских братств, действительно, не прижилась на русской почве: достаточно вспомнить истории эмигрантского братства Святой Софии или Фотиевского братства, изобилующие скандалами и нестроениями. 7. Темы «двойника» или второго «Я» и «сродности» (по Сковороде) поднял О.В. Марченко, который далее подчеркнул, что новость как раз ХХ века выявляется в следующей дилемме: другой не как условие моей самотождественности (в таком виде ставится вопрос не только у докладчика, но еще в античной этике), но другой как условие для моей инаковости. 8. По мнению выступившего в заключение В.П. Визгина, доклад А.П. Козырева прозвучал очень по-русски и в то же время не слишком философично, т.е. тоже с некоторой «русскостью». Здесь оказались контаминированы и недостаточно различимы по крайней мере три большие темы, имеющие богатейшую историю и несхожее концептуальное оснащение: Я и не-Я (тема немецкой классической философии), тождественное и другое (французская философия ХХ века) и Я и Ты. Однако в целом сегодняшний доклад в его актуально звучащей форме производит столь яркое впечатление, что самым подходящим для нас было бы, пожалуй, что-то пропеть или сплясать в благодарность докладчику.

• Заседание №23

• Заседание №24

• Заседание №25

• Заседание №27

• Заседание №28

• Культурная и научная жизнь «Дома А.Ф. Лосева»

• Содержание бюллетеня