Бюллетень. Номер восьмой.

Наши публикации.

А.П. Козырев

Боги на панели. (Эссе). Страница 2.

Стр.: [1], 2, [3], [4]

1

Почему паровозов не стало? Может быть, разгадка в парности всего на свете, в неистребимом балансе мужского и женского в природе, или скорее мужественного и женственного, как заметил бы отец Сергий Булгаков. В отличие от своего младшего брата автомобиля, паровозы по самой природе своей существа однополые. Автомобильное народонаселение различимо по тендерному признаку: Mazda – девочка, по-японски исполнительная и пунктуальная, как и Citroen 3, сбрасывающий своё дессю в жаркий летний день, а вот четвертый, пожалуй, уже претендует быть светским львёнком. Honda Civic заведомо бисексуальна, что видно уже из самого ее названия. Audi ТТ уже давно поменял свою ориентацию. Ford Mondeo хорохорится быть метросексуалом. Nissan Murano – Канио, вылетающий из брички с большим барабаном в начале оперы «Паяцы». Mercedes 600 – мачо, таящий память об ином в своем женском имени.

Не то с паровозами: и забавный паровозик из Ромашково, тянущий вслед за собой маленькую стайку дачных вагонов, и французский колосс, детище Второй мировой, птенец крупповских грёз и угольного раздолья Рура, все они порождены мужской цивилизацией. Из двух греческих приставок ютер и гшо – «над» и «под», к паровозу следует отнести первую. Паровозы, конечно, «ияер», они ияер-мужественны, сверхмужественны. Есть что-то античное в схватке тел – черного стального бодибилдингера, хитросплетенного из промасленных мышц и выступающих артерий, совокупное сокращение которых может быть и мелодичным как песня, и устрашающим как ураган, и сухой жилистой плоти, ритмично подбрасывающей в топку корм для стальной твари.

Константин Леонтьев, любовавшийся боями турецких мальчиков у мечети Султана Баязета, видел в «разлитии» железных дорог и бурном размножении паровозов симптом вторичного всесмесительного упрощения. Но поднимись он, столь чуткий ко всякому опыту, разок по крутой, почти цирковой, лестнице внутрь паровозного чрева, быть может, мысль его была бы захвачена диковинными побегами новой «цветущей сложности». А фасад похожего на пропеллер тягача-германца, развивающего скорость целых 5 км/ч, показался бы ему прекраснее самого распрекрасного витража Кёльнского собора. Как это едва ли не случилось с Владимиром Ильиным, «сумбурным учеником» Леонтьева, не менее его влюбленным в «эстетику жизни»: «Я – лель, антиурбанист, люблю степь, поле, лес и в то же время всегда любил запах машинного масла и каменного угля, обожал машину и сделал из покрытого копотью рабочего, машиниста, кочегара – настоящее божество и идеал. Пожатием черной руки кочегара я больше гордился, чем поощрением профессора и артиста и симпатия машиниста мне была также дорога, как симпатия красивой девушки», – писал он в «Пережитом», в ту пору, когда паровозы еще не вымерли окончательно, подобно допотопным мамонтам. Попади Леонтьев в кабину машиниста, как знать, может, почуял бы он поджилками и эротический страх, и тайную страсть слиться с машиной.

Детское воображение создает мир не только из тех предметов, которые есть, но и которые были у наших родителей. Это потом, взрослыми, мы начинаем жить, достраивая наш нецельный, неполный, раненый мир предметами нашего детства. Паровозы, патефон, отцовский ламповый приемник «Рига», с зеленым глазком и рядком клавиш цвета слоновой кости, которые почему-то хотелось нажать все сразу одновременно, газовая горелка в чулане («нет-нет, да и понадобится, когда свет отключат», – говорила бабушка), свечка, которая отнюдь не воспринималась как элемент храмового действа, да бог весть сколько еще таких предметов, которые я осмелился свалить в одну божественную кучу:

Ёжики, Новый год, приходящие ДедМорозы, уходящие и почему-то не возвращающиеся бабушки, вкус варенья, ответное именованье, узнавание паровоза на картинке, первые стихотворенья.

Стр.: [1], 2, [3], [4]

• Наши публикации

• Содержание бюллетеня