Бюллетень. Номер четвертый. Наши публикации.

А.Н. Паршин. АЗЪ: откуда наше Я ? Страница 3.

Стр. [1], [2], [3], 4

Сравним этот смысл божественной тетраграммы с приведенной выше этимологией Я и использованием Я в языке. Мы видели, что, когда Я пользуется «Я» как словом, то этим утверждает свое собственное существование: наличие Я в высказывании есть прежде всего утверждение: я есть здесь и сейчас, вот он я! И если мы исходим из опыта Православия, то ответ на вопрос об опасности Я будет ясен. Говоря Я и утверждая свое существование, тварное присваивает себе Божественное, декларирует возможность обходиться без Него, своими и только своими силами.

С этим вполне согласуется православное использование языка в молитве и богослужении. В полном молитвослове – основе жизни каждого верующего – личное местоимение 1-го лица встречается около 600 раз (точнее 622) и почти всегда в косвенных падежах. Из них более половины приходится на винительный падеж мя. Именительный азъ встречается всего 28 раз, из которых 4 относятся к Господу. Молящийся употребляет азъ всего 24 раза и почти всегда в уничижительном смысле:

азъ грешный, окаянный, повинный, блудный

азъ греху служу

азъ безумием моим соблазних

азъ в неразумии и в лености ныне лежу

ибо азъ убог и несчастен.

Общение с Богом предполагает умаление своего Я. Осознанное употребление Я, активное ударение на свое Я означает удаление, или сильнее, отказ от Господа.

Впервые в Священном Писании, в истории мира Я появляется в книге Бытия (3, 10) в ответе Адама ищущему его Господу: «Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся».

Синодальный перевод вводит именительный падеж Я, которо-го нет ни в Септуагинте, ни в церковно-славянском переводе. И только после изгнания из рая, после первого пролития крови, появляется Я во всем его настоящем обличии – это Я (и теперь это будет, действительно, Азъ) Каина: разве я сторож брату моему?

Значит ли это, что Я должно быть изгнано и вся новоевропейская история, начавшаяся декартовым cogito ergo sum и всей немецкой метафизикой Я, включающей спекуляции о смысле тождества Я = Я, вела нас не туда?

Нет, Я не только «прорыв первородного греха», у него есть и «позитивный» смысл. Такие мысли о Я мы можем найти в русской православной традиции. Уже в XIV в. в славянском переводе «Диоптры» (Разговоре души и плоти) Филиппа Пустынника, византийского монаха XI в., мы встречаем Я не как неосознаваемый элемент языка, или текущей речи, а как «концепт» нуждающийся в осмыслении. Излагая учение апостола Павла о внутреннем и внешнем человеке и цели христианской жизни: «насколько внешний наш человек истлевает, настолько внутренний больше обновляется», автор именно ко внутреннему человеку относит слова Господни: «сотворим человека по образу своему». И далее: «ибо ко внутреннему человеку более “Я” относится, под внешним же – не “Я”, но “мое” подразумевается».

Удивительное развитие представление о Я человека как о его задании, которое он должен выполнить, – стань тем, кто ты есть (заметим, уже есть!), – получило в неопубликованных работах С.Н. Дурылина и прежде всего в его заметке «Об ангелах» : «Человек растерял свое истинное “я”, он “потерял себя” после грехопадения. Его нет, – и говоря про себя “я”, он обманывает: “я” это действительное, а не кажущееся, ему еще надо обрести – в процессе возврата к утерянному – себе.

Но это утерянное, но не исчезнувшее “я” и есть его ангел-хранитель, “хранящий” его от окончательного распадения, от геенского разложения отнесущие “я” в бесконечности их дробления и, несмотря на свое самоутверждение, не имеющего никакого действительного бытия, и даже бывания».

Ангел-хранитель был дан человеку после грехопадения: «Видев человеколюбивый Господь, яко, по прегрешении праотца нашего Адама, вси человецы yдобь преклонни сyть ко грехy, по Своей неизреченней милости, послал есть во всю землю святых Ангелов, и коемyждо от человек пристави хранителя» (Акафист Святому Ангелу Хранителю, кондак 2), что отмечает и Дурылин: «Он дал человеку ангела-хранителя, в коем не нуждался Адам, равноправный собеседник ангелов».

Близкие мысли о «я» как ангеле-хранителе мы найдем и у Флоренского, и у Булгакова. Именно так эта мысль сформулирована у Флоренского в «Вопросах религиозного самопознания» (1907), близкие выражения встречаются у Булгакова в «Философии хозяйства» (гл. 6, n 1). Позднее о. Сергий возвращается к этому в «Лествице Иаковля» (1929): «Итак, ангел-хранитель “верный наставник, хранитель души и тела”, есть не просто служитель, но он есть наше небесное я». Дальше эти мысли, кажется, не были развиты.

И вернемся к началу. На слова Кожева, по видимости, выражающие западный индивидуализм (дальше он говорит о желаниях человека, отличных от желаний природных, животных и создающих его Я), можно посмотреть и иначе. Да, нужно понять, откуда берется наше Я. И мы видим в русской философской мысли, основанной на Православии, первые шаги к ответу на этот вопрос. Дальнейшее их развитие есть задание уже не отдельному человеку – стать своим Я, а всей нашей философской мысли.

Стр. [1], [2], [3], 4

• Наши публикации

• Содержание бюллетеня