После этого отступления в философию «телесности» обратимся снова к математике. То, что указание «на себя» действительно опасно, сказалось тут самым драматичным образом. Торжествовавший в конце XIX века логический подход к самой точной из наук был основательно омрачен, когда появились так называемые парадоксы. В 1902 г. Рассел описал один такой в письме основателю логицизма Готтлобу Фреге: «пусть w есть предикат “быть предикатом, который не приложим к самому себе”. Приложим ли предикат w к самому себе?». Или в позднейшей более популярный форме: «Пусть есть парикмахер, который бреет всех, не бреющих себя. Бреет ли он себя?»
Математики научились не только справляться с этим, но и даже поставили парадоксы себе на службу. Доказательство знаменитых теорем Геделя использует «парадокс лжеца»: то, что я сейчас говорю, ложно. Это есть пример ауто-референции, приводящей к противоречию. Заметим, что аналогичное высказывание с заменой «ложно» на «верно» ни к какому противоречию не ведет, но будет тавтологией. Таковы два полюса, между которыми как-будто обречена метаться наша мысль.
Вглядимся внимательнее в слова «лжеца». На самом деле в нем нераздельно слиты вместе два весьма разных высказывания: «само высказывание» и «высказывание об этом высказывании». Чтобы не было парадокса их надо разделить, ввести два уровня, один над другим. Так и поступают в математической логике, оформлением этой идеи является теория типов Рассела. Это позволяет избежать противоречий, но за их отсутствие приходится «платить». Двух уровней заведомо не хватит, противоречие лишь переместится на новый более высокий уровень. Число типов, или уровней, необходимо бесконечно. Аристотелевский «третий человек» пребудет с нами всегда!
Тут мы говорим о бесконечности уже в философском контексте, и не так удивительно, что она возникает в философии в связи с разделением Я на Я и не-Я. Впервые это понял, кажется, Флоренский еще в молодости. Оформлением мысли о бесконечном числе уровней Я служит его работа 1908 г. «Пределы гносеологии». Он дал нетривиальную математическую конструкцию, которая описывает это разделение Я. Его построение можно немного обобщить и понять, как в нем появляется обращение Я на себя, о котором мы упоминали выше. Необходимым элементом тут будет поворот, рассматриваемый как отражение .
Мы не будем подробно это обсуждать, а обратимся от темы «жеста» к другой, рядом стоящей теме «бытия» – у Булгакова, как мы уже видели, обе темы неразрывно связаны. Вот его слова из «Философии имени»: «Я в известном смысле есть корень языка, настоящее заумное слово, в котором нет никакой идеи (т.е. как бы настоящее ничто. – А.П.), никакого слова, кроме простого свидетельства бытия, его онтологический паспорт».
Итак, возникает тема бытия, сквозная в философии от Парменида до Хайдеггера. Мы ограничимся приведенными словами Булгакова и еще его мыслями в «Трагедии философии» о первослове или перво-предложении: «Я есть нечто». Прежде всего – есть, существует, бытийствует, а потом уже есть что.
Поразительным образом это представление о природе Я в языке можно сопоставить с труднейшей богословской проблемой Имени Божия. Когда Моисей спросил Господа, как его звать, чтобы нести израильтянам Его слова, из неопалимой купины он услышал ответ (Исход, 3, 14):
‘ehjeh ‘ašer ehjeh — масоретский текст
Ἐγώ εἰµι ὁ ὥν— Септуагинта
Азъ есмь Сый — церковно-славянский перевод
Я есмь Сущий — синодальный перевод
Ego sum qui sum — Vulgata Latina
И далее: «молви сынам Израилевым: Сущий послал меня». Не вдаваясь в обширную проблематику, связанную с истолкованием смысла этих слов, мы приведем лишь одно. Эти слова означают, что Он податель всякого бытия, что бытие всякой вещи, твари есть бытие в ней Бога. По словам святителя Иоанна Дамаскина (в переводе и с комментарием С.С. Аверинцева), Бог – «неизмеримое и беспредельное море сущности», содержащее в себе всю целокупность бытийственности.
![]() |