Бюллетень. Выпуск пятнадцатый. Приложение

Белова Г.Д. Поминайте учителей и наставников ваших...
(Памяти Алексея Федоровича Лосева)

стр. 1, стр. 2, стр. 3, стр. 4, стр. 5, стр. 6, стр. 7, стр. 8, стр. 9, стр. 10

***

Иван Васильевич, персонаж «Театрального романа» Михаила Булгакова, на всем белом свете слушал только трех человек: тетушку Настасью Ивановну, Августу Авдеевну Менежраки и Гавриила Степановича. И более никого. Азе Алибековне тоже ничто человеческое не чуждо. Кого полюбит — вознесет непомерно, а кто оборвется — тот вылетает из дома и из сознания навсегда. С Азой Алибековной шутки плохи, она человек суровый. Прежде чем писать о последнем периоде жизни Алексея Федоровича, о времени, когда он тяжело болел, я спросила Азу Алибековну: «А про Елизавету писать?» Она ответила: «А что же? Конечно, пишите».

Ну, тогда правда, только правда и ничего кроме правды.

Если выражаться культурно и литературно, то Елизавета Владимировна Селиванова — злой гений дома Лосевых. Видно, как не берегись, зло все равно найдет щелку, где можно просочиться. Так и с Елизаветой. Если правильно помню, то, кажется, Петр Васильевич Палиевский как-то сказал: «У Азы Алибековны Алексей Федорович в кабинете, как бриллиант в сейфе». Алексей Федорович жил удивительно правильной, мудрой жизнью. Ему 80, а он живет и работает; ему 90, а он живет и работает; ему 94 — работает!

В это время и появляется Елизавета Владимировна в доме, помогать. Конечно, не с улицы. Елизавету рекомендовали старые друзья — Антонина Владимировна Комаровская и Софья Владимировна Бобринская. Елизавета часто обреталась у них в доме, нечто вроде приживалки, а с их легкой руки и в других старинных домах Москвы. Начало ее карьеры было без меня; я застала ее уже в полной силе.

Кстати, уже когда Алексея Федоровича не стало, вдруг всплыл в памяти очень давний случай. Как-то раз пришел Г.К. Вагнер в редакцию столь необыкновенно мрачный, что я спросила о причине такого настроения. Он сказал, что был в гостях у родственников (это скульпторы и художники) и вечер не задался, не удалось обсудить то, что надо. И добавил: «Да еще эта дура Елизавета Владимировна!» Сказал с ненавистью и ударением на слове «дурра». Я удивилась. Вагнер был такой вышколенный, настоящий джентльмен. И вдруг такое слово о даме. Это рекомендация. Но когда я встретила Елизавету в доме у Лосева, я и подумать не могла, что это она самая и есть. Такие дифирамбы были от Азы Алибековны, что я приняла ее как нормального человека.

Елизавета Владимировна маленькая старушка, ростом с веник; волосы седые и пышные — прямо божий одуванчик; глаза голубые, не то серые, как две льдинки, пустые и холодные. Строга была, поучала всех, как апостол Павел. И сейчас трудно понять, то ли в ней сидел бес собственной персоной, то ли такая грандиозная глупость, что била наповал всё вокруг себя. А может то и другое вместе? Одним словом, функционер от Люцифера. Рождаются же такие люди. Наверное, Бог загляделся, она и проскочила.

По первости как-то спросила ее, нравится ли ей «Мастер и Маргарита». «Евангелие читать надо, а не всякую гадость!» — проскрипела Елизавета Владимировна. Я подняла уши. Какие мнения бывают разные. Когда-то, как начали издавать Булгакова и шумели о нем, я спросила Азу Алибековну, что она о нем думает. Ответ был также краток: «Это писатель XXI века».

Однажды в разговоре я упомянула Вагнера (композитора). Елизавета строго спросила: «Вы любите Вагнера?» Хотелось, конечно, ответить, что тебя забыла спросить. И хотя старшим грубить нельзя, я ответила весьма вызывающе: «Да, люблю. У него музыка золотая. Почитайте, что Алексей Федорович про него пишет». Тогда она завяла.

Но дело не во вкусах Елизаветы, а совсем в других ее качествах. Всё началось на даче. Обычно Алексей Федорович подолгу не болел, разве что с ногой и радикулитом. А тут случилось вот что. По большей части Алексей Федорович пребывал на веранде. Лето и тепло. Но веранда длинная, с одной стороны дверь, в коридор открытая, а дальше двери к Спиркину и тоже все время ходят; с другой стороны веранды дверь входная, выход на портал и в сад, тоже почти всегда открытая. Получается труба и сквозняк. Вот Алексей Федорович и простудился.

Елизавета приезжала к Лосевым на дачу. Так вот надула щеки и объявила, что это не страшно, лечить надо старинными средствами, а именно: рисовать йодную сетку, пить травки, и всё пройдет. Ведь она объявила себя врачом, хотя, как выяснилось в дальнейшем, кончила лишь санитарный факультет. Кто знает — тот поймет. Как можно было взять на себя единоличную ответственность за лечение такого пациента? Как удалось морочить всех столько времени?

Алексей Федорович не выздоравливал и всё терпел. Елизавета стал делать уколы сульфокамфокаина. Как в старину делали. И делала эти безболезненные уколы так, что старик стонал. Лена это видела и мне рассказывала, как не выдержала и сказала Азе Алибековне, думавшей, что так и должно быть, чтобы Елизавета прекратила его мучить. Последовал разговор, стала делать аккуратней, но что могли эти уколы против воспаления легких?

Одним словом, в Москву Алексей Федорович приехал больным. Тут Аза Алибековна ударила во все колокола. И врачи приглашались, и консилиумы собирались. Не помогало ничего, болезнь запущена, уже пневмония и нужна госпитализация. Все-таки в тот раз врачи отстояли. Но домой выписали — идти не мог. Ребята до машины несли его на стуле, и так же внесли по лестнице в квартиру.

Опять началась борьба за Алексея Федоровича. И Елизавета Владимировна тут, помогает. Обязанности распределялись так: Нина Александровна Хрусталева закупала продукты; я готовила еду, а иногда, когда Аза Алибековна уезжала в университет, сидела с Алексеем Федоровичем; Елизавета Владимировна кормила его в отсутствие Азы Алибековны и тоже иногда дежурила.

Сначала о дежурствах. С Алексеем Федоровичем можно было немножко разговаривать, но когда он уставал, говорил так: «Давайте перестанем говорить». И мы сидели молча. С Елизаветой все иначе. Однажды Алексей Федорович говорит: «Аза, меня Елизавета Владимировна все время спрашивает. Я ей отвечаю. А тут спросила, что же, я ей лекцию читать буду?» Аза Алибековна это мгновенно пресекла, запретила ей что-либо спрашивать. Имелось в виду, конечно, не бытовые вопросы, а серьезные. Оказывается Елизавета бегала по городу и раззвонила всем, что она с Лосевым сидит, а кому надо что спросить — так пожалуйста. Престиж себе создавала. Какова? А что человек болен, ему тяжело — так это ей все равно.

А с едой еще лучше. Уж так я старалась в меру своего умения, чтобы было вкусно. Даже овощи в суп старалась резать красиво. Вдруг вижу, Елизавета берет налитую тарелку и, болтая какую-то чепуху, начинает все ложкой разминать. Все превращается в какую-то тюрю. И такая сцена. «Вы что делаете?!» — говорю я. «Разминаю», — отвечает она. «Зачем? — заорала я, — Вам что, Алексей Федорович, поросенок что ли?! Я специально красиво режу!» — «Он же все равно не видит», — отвечает она спокойно, уставя на меня два своих холодненьких глазика. Как я ее не ударила, до сих пор не пойму, но вид у меня, наверное, был устрашающий. Елизавета ужасно струсила.

Потом стала приносить еду обратно на кухню почти не тронутой. Спрашиваю, почему не съел, может быть не вкусно? Отвечает, что он не хочет. В следующий раз пошла сама с ней в кабинет. Смотрю, эта гадина набрала черного хлеба и с каждой ложкой еды дает ему чуть ли не полкуска черняшки. Я же знаю, что Алексей Федорович ест мало и ест все, что дают. Я говорю тихо: «Зачем вы даете столько хлеба?» Елизавета знает, что я при Алексее Федоровиче никогда ничего себе не позволю, и безмятежно так отвечает: «Черный хлеб очень полезен, в нем витамин Б прим». Алексей Федорович молчит. Ну, думаю, змея подколодная, погоди у меня!

Приходит из университета Аза Алибековна, а Елизавета уходит. Выбираю момент, когда Аза Алибековна сюда пришла. Я на кухне, а она в прихожей пол метет. Я ей излагаю проблему, она как-то вяло реагирует, устала, наверное, да и вообще. Тут меня и понесло. Я из кухни: «Что она его черным хлебом кормит?!» Аза Алибековна из прихожей: «Ну и что?» Я из кухни: «Что же, Алексей Федорович себе только на черный хлеб заработал?» А из коридора: «Елизавета Владимировна все для Алексея Федоровича делает. Она из своей пенсии, на последние деньги лекарства покупает!» Я: «Какие?» Она: «Боярышник». Я: «Да знаете, сколько боярышник стоит? Три копейки!» Аза Алибековна недоверчиво: «Ну да... Не может быть». Я: «Вон пузырек, написано — три копейки. Пусть сама черный хлеб ест. А то ему черный хлеб, а сама у вас севрюгу постом ест!» Из-за конфуза с боярышником Аза Алибековна вошла в пике и упрямо заявляет: «Моя севрюга — пусть ест!» А я ехидно так спрашиваю: «А как же святость?»

И тут — о, ужас! Двери и в гостиную и в кабинет открыты — слышим голос Алексея Федоровича: «Перестаньте ругаться! Перестаньте ее ругать! Мне ее жалко». Далее молчание. Аза Алибековна пошла в кабинет, их разговор доносился до меня слабо, тем более, что я пребывала в шоке. Как?! Елизавета его, можно сказать, погубила, а он ее жалеет. Тут открывается разница между мною, а может быть и всеми нами, и Алексеем Федоровичем. Всё знал и понимал, а всё равно жалел.

А по мне чего жалеть-то? Убить, и то мало. Как-то раз в ванной, где Алексей Федорович не услышит, я опять стала говорить Азе Алибековне, что Елизавета враг, и что надо согнать ее со двора. На все мои речи Аза Алибековна важно так отвечает, что Елизавета занимается геронтологией, и что уж сколько стариков московских прошло через ее руки — не счесть. Я спрашиваю: «И где же теперь эти старики?» — «Умерли», — говорит Аза Алибековна и, судя по выражению лица, какое-то сомнение закрадывается ей в душу. — «Вот видите», — торжествую я. Конечно, все смертны, но поспособствовала, что и говорить.

Понятно, что в тот момент было не до Елизаветы, но потом, сразу после похорон, Аза Алибековна отправила ее восвояси. И тогда наша волшебница бросила скучных стариков и окунулась в другую деятельность. В это время в Москве возобновилось или вновь образовалось дворянское собрание. Николай Николаевич Бобринский был избран не то председателем, не то предводителем. А Елизавета при нем секретарем. Дворян объявилось — страсть! Всем хотелось. Елизавета сидит, принимает документы и вместе с Николаем Николаевичем их проверяет. Придет какой-нибудь Голицын или Шереметев, а она и проверяет. Я говорю: «Аза Алибековна, а ее документы проверяли? У нее, небось, нет ничего, кроме справки с санитарного факультета. Вы бы позвонили Бобринскому, чтобы ее документы проверил. А?» Только смеется Аза Алибековна. Лет десять назад по TV объявили, что теперь Алла Пугачева тоже графиня. Жаль, Елизаветы нет, она бы ее вывела на чистую воду.

Все это немножко смешно, но в то время нам было не до смеха. Елизавета, наш лилипут-геронтолог, все продолжала функционировать и помогать. Врачи назначили Алексею Федоровичу дышать кислородом. Купили подушки, я пошла в аптеку, их наполнили, и Аза Алибековна с Елизаветой отправились в кабинет, делать процедуру.

Через несколько дней вижу, что подушки все надутые, как раньше. Спрашиваю, и Аза Алибековна говорит, что Елизавета Владимировна сказала — нужно кислород вдыхать раз в день по три вдоха. Товарищ Гиппократ сказал, знает всё.

Вскоре осталась я с Алексеем Федоровичем. Аза Алибековна приказывает, что делать: вот лекарства и три вдоха кислорода. Мы сидим, я предлагаю поделать дыхательную гимнастику, лекарства. Он всё делает. Ох, и терпелив же был! Всегда старался никого не беспокоить. А потом, смотрю, никнет, как будто задремывает и голова клонится. Знали, что гипоксия, а это страшная вещь. Подошло время кислород дать. Он вдохнул три раза и ничего не изменилось. Я говорю: «Алексей Федорович, давайте подышим хоть одну минуту, может быть лучше будет?» Он согласился. Стал дышать, прошла минута, кончили. Смотрю, у него лицо порозовело. Тут я испугалась, мало ли что. А он сидит, вроде бодрее. Пришла Аза Алибековна, я все сказала, как было. Такой шум начался из-за моего самовольства, что я могу погубить и что угодно может быть. Я испугалась. Алексей Федорович молчит. Но потом она спросила у нормальных врачей, они сказали, что надо три-четыре раза в день дышать по половине подушки. И стало легче.

Последний раз видела Елизавету уже в середине 1990-х. Умерла Софья Владимировна Бобринская, благодетельница Елизаветы. Отпевали у Ильи Обыденного. Там служил старый о. Владимир, все дворянство окормлял. Все и собрались. Для Софьи Владимировны во время панихиды даже царские врата открыл. Я работала на Остоженке и в обед сумела забежать ненадолго. Близкие стояли у гроба, остальные подальше, а в последнем ряду я. Вдруг сюда, назад пробивается спереди существо, малютка в шляпе (грибок, но поганый). Смотрю — Елизавета. Протягивает свечку и держит за руку девочку лет десяти. Смотрит смело своими льдинками, в таком месте и не боится. Дала я ей огоньку, она постояла передо мной минутку, да и ушла на лавочку беседовать с какой-то дамой.

Теперь уж Елизавета Владимировна, наверное, умерла. Еще римляне говорили — о мертвых или хорошо или ничего. Но я полагаю, — надо правду. Вот такая правда и получалась. Но большинство людей около Алексея Федоровича были хорошими, помогали все. Как только появлялась новая идея в лечении — все бросались доставать то, что требовалось.

И все-таки сдавал позиции Алексей Федорович, слабел. Всегда обедал в столовой, потом сидел в креслице у двери, потом шел в кабинет отдыхать. Бегу как-то мимо открытой двери, он уже сидит на своем месте за столом, ждет завтрака. Остановилась на мгновение и вижу, что губы шевелятся беззвучно и крестится. Я быстро ушла, а то получается, как будто подсматриваешь.

Однажды он в столовую не вышел. Это знак ухудшения. С тех пор ел в кабинете. Слабел, все больше лежал, но за письменный стол садился до последнего дня. На капельницах жил. Алеша Бабурин мне сказал, что не надо бы этих капельниц, зачем его мучают? Алеша врач, он понимает, а я обыватель. Я стала страстно возражать, что надо капельницы, надо всё, вдруг какое-нибудь чудо. Так мы и не сошлись во мнениях. Капельницы делали, и всё как обычно — никак.

стр. 1, стр. 2, стр. 3, стр. 4, стр. 5, стр. 6, стр. 7, стр. 8, стр. 9, стр. 10