Бюллетень. Номер четвертый. Наши публикации.

Г.Н. Иванова-Лукьянова. Уроки Лосева. (Из воспоминаний). Страница 2.

Стр. [1], 2

Помню, как-то в Ленинском пединституте один человек подошел к А.Ф. с почтением и робостью, представился и спросил: «Как Вы себя чувствуете». На что Лосев ответил: «Ну, я думаю, Вы не за этим ко мне подошли». Тот сразу ретировался.

Мы же, аспиранты, его нисколько не боялись и в его присутствии вели себя просто и непринужденно.

Однажды на занятиях кто-то спросил: «А из какого языка пришли матерные слова?»

– Из греческого. Через семинаристов. Им до того надоело учить древние языки, что они переиначивали греческие слова и придавали им совсем другой смысл. Например, хариус – по-гречески прекрасный, а от него они образовали харя». Ему явно хотелось продолжить примеры, но он сказал: «Жаль, что здесь не мужская аудитория, а то я бы рассказал поподробнее». Мы стали просить, чтобы он рассказал нашему единственному мужчине Гаджи Абдуллаеву, а мы, дескать, пока посидим в коридоре. Лосев засмеялся – хитрость не удалась. Так мы про мат ничего от него и не узнали.

Совсем другим вспоминается мне Лосев в официальной обстановке, например, во время защиты диссертаций или на заседаниях кафедры. Так, А.Ф. выступает на кафедре с докладом о теории окрестности.

Идея грамматического абстрагирования мне показалась очень смелой и заманчивой своим отходом от чрезмерной формализованности нашей грамматики. Самый молодой и прогрессивный доцент кафедры – Никита Крылов выступил с категорическим неприятием этой теории. Он сказал: «Как мы можем отказаться от того, что добыто потом и кровью?!». Никто А.Ф. не поддержал.

Лосев молчал… На лице его – такое спокойствие и достоинство, что было ясно: его защищать не надо. Пройдет время – и будущие поколения, возможно, поймут и оценят.

Люди не всегда могут определить, как и когда отражается на них личность наставников. Хочется думать, что именно благодаря Лосеву и мне временами удается проявлять безразличие и терпение в отношении своих творческих проблем: все, что надо, состоится и без моих усилий.

Когда читаешь книгу А.Ф. Лосева о Вл. Соловьеве, невольно переносишь слова А.Ф. о личности и взглядах Соловьева на самого автора – знакомые черты, именно в нем мы видели их.

Так и идет мысль от учителя к учителю – и к ученикам. Через поколения. Теперь и мои студенты знают о Лосеве и уже начинают читать его и о нем. В будущем они узнают его лучше, чем я.

Общение с Алексеем Федоровичем позволило мне понять его концепцию существования ученого в научном мире, которая состояла в следующем.

Новая теория должна строиться не столько на ниспровержении того, что было, сколько на доказательстве нового. В науке так много места, что хватит всем направлениям – пусть они живут себе и идут параллельно, а время само выберет, что ему в данный момент нужно. А другое, может быть, будет забыто только на время, а потом снова станет востребованным.

Лосев не был воинствующим ученым, он был мыслитель в высоком смысле слова и смотрел на мир с высоты своей эрудиции.

Что касается чисто человеческих отношений, то Алексей Федорович запомнился мне в двух случаях, когда я сдавала ему экзамены.

Первый случай – вступительный экзамен в аспирантуру. Нас, поступающих, – 35 человек, мест 5. Экзамен начался утром, а к 6 часам вечера объявили, что экзамен переносится на завтра.

На следующий день на экзамене я впервые увидела профессора Лосева. Экзаменовали долго. Вопрос Лосева был неожиданным: «Когда Вы начали заниматься наукой?» И так же неожиданно для себя самой я поняла, что заниматься наукой – значит быть в состоянии максимальной сосредоточенности на теме в течение длительного времени и что впервые такое состояние было у меня, ко-гда я писала курсовую работу на I курсе по народной этимологии у Лескова. А Лосев продолжал спрашивать:

– И что же нового было в Вашей работе?

– Я предложила свое определение народной этимологии взамен традиционного (кстати, его впоследствии мой научный руководитель М.В. Панов включил в свои лекции, назвав «галелукьяновским»).

– И что это было за определение?

Я выпалила, потому что помню его и по сей день: «Ложная связь между словами, выразившаяся в подмене морфем». Лосев промолчал.

Другой случай – экзамен по древнегреческому. Я была заочной аспиранткой и приезжала на занятия и на экзамены из Ленинграда, где работала учительницей. После уроков – на самолет, чтобы успеть к вечеру на экзамен. Самолет опоздал, и на Арбате я оказалась около одиннадцати. Превозмогая неловкость, я позвонила. Открыла Оля. Она была помощницей Алексея Федоровича, его секретарем и поводырем, а нам – другом. Аспиранты уже давно разошлись, и А.Ф. собирался ложиться спать. «Подожди, – говорит, – я спрошу у А.Ф.».

Он вышел, как всегда строго и безупречно одетый: черный костюм, белая рубашка, галстук, шапочка. Сидели в маленьком кабинете за большим письменным столом. Справа большая лампа, напротив меня – А.Ф., передо мной тетрадь с текстами, где были расписаны все формы, – и очень внимательный взгляд. А.Ф. предлагает текст из учебника. Знаю его плохо, но открыть тетрадь не решаюсь: под взглядом слепого учителя студенческая привычка не сработала. Под конец он спросил: «А как Вы учили греческий?» – «По Соболевскому» (очень толстый учебник).

– Что же, самостоятельно?

– Ну да.

А.Ф. произнес что-то одобрительное и добавил: «Ну, “отлично” я вам поставить не могу, а “хорошо” поставлю».

Помню юбилей А.Ф. Лосева в Ленинском институте. 90 лет, а выглядел – как тогда на экзамене, хотя прошло лет двадцать. Первое слово – юбиляру. Он сказал, что у ученого нет возраста, что здесь мы все равны. Служение науке – это радость. Ученый всегда молод.

Стр. [1], 2

• Наши публикации

• Содержание бюллетеня