В основу исследований Ш. были положены здравые мысли об историческом изучении поэзии, как основании всяких эстетических теорий ("поэзия лучше, многостороннее определяется в истории, нежели в эстетике"), о первенстве искусства перед теорией ("В науке знание образцов, история поэзии должна предшествовать ее теории; настоящая теория может быть создана только вследствие исторического изучения поэзии"). В изложении истории поэзии Ш. следовал главным образом Шлегелю, а образцом эстетики для него был труд Жан-Поля (Рихтера).
Главным предметом его университетского курса была история русской словесности, преимущественно древней. «С ученой точки зрения, его курс, («в pendant к лекциям Грановского») основанный на изучении сырого материала и впервые систематически вводивший в академический обиход древнюю словесность, имел известное значение, хотя нужно признать, что лучшие ученики Ш. - Буслаев и Тихонравов - ученики его только формально и не из лекций Ш. вынесли свой обильный результатами метод». "Чтения по истории русской словесности" были главным ученым трудом Ш. (отдельное издание часть 1 - 1845; часть 2 - 1846; часть 3 - 1858; часть 4 - 1860; переиздано в 1887 г. в Санкт-Петербурге). В настоящее время они любопытны лишь как образец своеобразной публицистики.
Участие в кружке любомудров и их журн. "Московский вестник" определило романтическую направленность его мышления, сочетающуюся с определенным тяготением к славянофильский доктрине. Сотрудничая с Погодиным в "Москвитянине", Ш. стал одним из теоретиков "официальной народности": «ей он служил и в жизни, и в своих сочинениях».
«Несмотря на то что Ш. был в хороших личных отношениях со славянофилами и, выступая в защиту их взглядов, искренне считал себя их приверженцем, Ш., как и его друга, Погодина, нельзя отождествлять со славянофилами. В личности Ш. совершенно не было тех замечательных достоинств, которые так отличали первых славянофилов, не было ни благородства, ни возвышенного идеализма; наоборот, он был полон житейского благоразумия, которое помогало ему устраивать свою судьбу».
Как журналист, Ш. выступал в "Московском Наблюдателе" (первой его редакции, основанной в 1835 г.) и "Москвитянине" (основанном в 1841 г.). Крупнейшие статьи Ш. в первом журнале ("Словесность и торговля", "Брамбеус и юная словесность") были направлены против авторитетной в то время "Библиотеки для Чтения" Сенковского.
Центр публицистической деятельности Ш. - в статьях "Москвитянина", в которых Ш. вел борьбу с западничеством и с такими противниками, как Белинский. В полемике Ш. с Белинским встречается целый лексикон ругательств по адресу последнего: "рыцарь без имени, литературный бобыль, журнальный писака навеселе от немецкой эстетики" и т. д. Не мудрено, что Ш. был постоянной мишенью для Белинского, высмеивавшего его язвительно и тонко.
«Он защищал основы учения и полемизировал. Пуская в ход всевозможные риторические фигуры, он доводил до утрировки положения славянофилов: одной из любимых его тем было гниение Запада; цивилизацию западную он считал ядовитой, весь Запад представлялся ему гниющим трупом. "В наших дружеских тесных сношениях с Западом мы имеем дело с человеком, носящим в себе злой, заразительный недуг, окруженный атмосферой опасного дыхания. Мы целуемся с ним, делим трапезу мысли, пьем чашу чувства" - вот образец риторических словоизвержений Ш. ("Взгляд русского на образование Европы", "Москвитянин", 1841, № 1). Такие два явления, как реформация и революция, казались Ш. просто болезнями…
В древнюю Русь Ш. помещал все свои идеалы нравственного развития. Высший идеал для личности и народа видел Ш. в смирении; весь смысл прошлой истории и политика будущего заключалась в "принижении личности".
Высмеивая всех новых писателей, которые выдвигались в западнической литературе, Ш. писал восторженные статьи о Бенедиктове, высокомерно отзывался о поэзии Лермонтова, выставляя на первый план Масальского и Каменского и т. п. (см. обзоры словесности в "Москвитянине")…
![]() |