Философский некрополь

ПРИКОСНОВЕНИЕ (вспоминая Александра Ельчанинова)

Удивительное чудо – слово. Когда работаешь с текстом, переводом, комментарием, словно раскрываешь бутон цветка, где сокрыт целый мир со своими красками, формами, запахами. Работаешь с текстами автора, и происходит странное явление: ты словно погружаешься в его жизнь, воспринимаешь ее как свою, чувства, эмоции автора становятся твоими. Так произошло со мной, когда мне передали пачку писем Александра Ельчанинова, отправленные век назад его ближайшему другу Павлу Флоренскому. Сначала переписка одноклассников, разлученных каникулами, потом письма студента Петербургского университета, где учился А.В. Ельчанинов, студенту университета Московского, где обучался П.А. Флоренский. Письма самого Флоренского к Ельчанинову до сих пор не обнаружены. Но в переписке идет интенсивный диалог, так что можно попытаться восстановить неслышимый голос Флоренского.

А.В. Ельчанинов-гимназист

А.В.Ельчанинов-студент

Работая с письмами Ельчанинова, я стала чувствовать его чувствами, волноваться его волнениями, радоваться его радостями. Словом, я полюбила этого человека. Между нами была и тайна, о которой мы могли бы говорить с ним во время Таинства. В «Записях» отца Александра Ельчанинова в главе «Советы молодым священникам» встретила знакомую ситуацию, вернее, вычитала ее сквозь строки. Ему довелось служить и работать с людьми, которые пережили самую трагическую, какую только возможно, ситуацию – гражданскую войну. В моей жизни было то же, мне пришлось работать в вооруженных конфликтах на Кавказе в последнее десятилетие прошлого века…

Об отце Александре я написала статью «Флоренский и Ельчанинов: из Афин к Иерусалиму Небесному», она была посвящена 125-летию со дня его рождения и опубликована в «Вестнике русского христианского движения» (№190, 2006, с. 192-208). Мне хотелось больше узнать о французском периоде жизни А.В. Ельчанинова. Но главное – прикоснуться. Побывать на его могиле.

В Париж я приехала на Страстную неделю. Пост помог не только подготовиться к Святой Пасхе, но и особенно обостренно воспринять парижскую весну с её запахами, вкусами, звуками, осязаниями. Ночью, на пасхальную утреню, я была в Свято-Александро-Невском кафедральном соборе на знаменитой рю Дарю. В храме молились по-русски, а в крипте – по-французски. Я молилась и там, и там. На следующий день в Пасхальное Воскресение я отправилась на литургию на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа и участвовала в Крестном ходе. Священнику понравилось, что я скромно, по московским правилам одета, и мне доверили с иконой Богородицы идти во главе Крестного хода. К концу богослужения приехали Струве, Никита Алексеевич и его супруга. Так я познакомилась с дочерью А.В. Ельчанинова Марией Александровной. Я представилась, и она поблагодарила меня за статью, посвященную ее отцу. Я стала, было, задавать ей вопросы о семье, о родных, оставшихся в России, но Мария Александровна сказала, что мало что знает о том периоде, ведь она всю жизнь прожила во Франции, и пошутила, сказав, что я больше всех знаю о российском периоде жизни ее отца. Я спросила у Н.А. Струве как найти могилу отца Александра, а он буркнул: «В Медоне…» и махнул рукой куда-то в сторону Парижа.

Я и отправилась в Париж в дом моих старинных и добрых друзей Андрея Николаевича Федорова и его супруги Ангелины. Отец Андрея Николаевича, Николай Федорович Федоров был основателем «Национальной Организации Витязей», объединявшей русскую православную молодежь за рубежом, а его сын Андрей с женой Ангелиной много лет руководили «Витязями». Вот в их семье, с их дочками Таней и Людой и внуками я и отпраздновала Святое Воскресение. Мои друзья как раз возвратились из Медона, где со своим приходом участвовали в пасхальной утрени в храме Воскресения Христова. Я спросила про кладбище в Медоне, но мои друзья толком сказать не могли, вроде, их там два, Лон Реаж и Триво, расположенные в разных концах города. Их семейное захоронение находится в Сент-Женевьев-де-Буа, куда они собирались на Радоницу, то есть, во вторник Святой Седмицы. Мои друзья люди немолодые, отвезти меня в Медон после бессонной ночи было им трудновато. Я решила действовать самостоятельно.

Вспомнив о дороге в Эммаус и названии моей статьи – из Афин к Иерусалиму Небесному – в Светлый Понедельник я на автобусе отправилась в Медон. Начать решила с Триво. Вышла на остановке на самой окраине городка, прямо напротив кладбища. Вошла за ограду. Оказалось, что это городское муниципальное кладбище, где нет отдельного участка русских, православных. Нет и храма, никакого. Я увидела ряды могил, уходящих вдаль. Среди каменных склепов виднелись редкие деревянные православные кресты, но они были в разных местах, рядах, участках. А кладбище было огромным. Тогда я решила навести справки в администрации кладбища. На пригорке стоял одноэтажный домик. Туда я и направилась. Служитель был очень любезен. Он спросил фамилию похороненного. Поискал в огромной книге, поводил по строкам. «Нет, мадам, такого имени нет». Он спросил, в каком году произошло захоронения, я ответила, что летом, 1934 года. Администратор уважительно посмотрел на меня, взял скамеечку, поставил ее у высоких, до потолка, полок, встал на скамеечку и достал с верхней полки гросс бух с цифрой 1934 на корешке. Он бережно листал пожелтевшие страницы, а потом грустно развел руками, мол, нет такого. Я знала, что отец Александр был переведен из Ниццы в Париж в храм Александра Невского летом 1934 года, но прослужил там всего неделю, тяжело заболел и вскоре скончался. Его довольно долго не могли похоронить. Гроб с телом некоторое время стоял в крипте храма. Искали место, искали средства. Они были очень небогаты, наши соотечественники. На чужбине у них еще не было семейных захоронений. Приняв меня за родственницу усопшего, служитель посоветовал мне дома уточнить, на чье имя записана могила, на кладбищах это называется трагикомически – «владелец могилы». Я сказала, что мой дом за две тысячи километров отсюда, а мне хотелось бы в эти праздничные дни побывать у могилы. Любезный служитель искренне хотел помочь мне. Он спросил, уверена ли я, что похоронен «месье Эльчанинофф» на этом, а не на другом кладбище Медона. Их тут два – это новое, а еще есть на другом конце города, старое. Я была не уверена. Я наводила справки там, где недолгое время служил отец Александр, в храме Александра Невского. Развели руками, не знаем. Я сказала служителю, что попробую поискать сама. Тот скорбно опустил голову и выразил мне и близким усопшего полвека назад свои соболезнования.

Я вышла из кладбищенской сторожки и посмотрела вдаль, куда шли ровные ряды могил. Наш разговор слышал огромного роста юноша, как следует теперь говорить, афрофранцуз. Это был могильщик в рабочем комбинезоне, рядом с ним стоял автомобиль, судя по всему, камнеукладчик, в кузове которого лежали булыжники и мешки с цементом. Видно, сердце могильщика не зачерствело от постоянного общения с родными умерших, или симпатию вызвало непривычное имя - не француз, значит, такой же чужак, как и он тут. Юноша вызвался мне помочь. Он ловко прыгал через ряды могил и повторял пухлыми губами «Эльчанин-офффф». Я бродила между могил и искала заветное имя. Захоронения были расположены не в хронологическом порядке, это были как раз фамильные участки местных жителей. Я поднимала голову от табличек с именами и направлялась дальше, к очередному деревянному кресту. Мы пересеклись с юношей-афрофранцузом на дорожке между рядами могил. Он с огорчением покачал головой. Я объяснила, что у нас праздник, и я привезла подарки усопшим. Показала крашеные яйца, привезенные из Москвы. Тогда юноша предложил мне, если уж мне так нужно сегодня, отвезти меня на Лон Реаж, другое кладбище Медона, он и там работает, потому что оба кладбища имеют одну администрацию и штат сотрудников. «Вот только закончу кое-какие дела тут…» и показал на свой камнеукладчик. Я представила, как мы тарахтим с афрофранцузом по полям и весям, площадям и улицам Подпарижья. Африканец за рулем, я на мешках цемента в кузове. Конечно, я согласилась, поблагодарила моего благодетеля, сказала, что пока он работает, продолжу поиски.

Садилось солнце. Часть кладбища была расположена на возвышенности, и солнечные лучи, пробравшись сквозь ветви цветущих деревьев, падали на могилы и склепы нижнего участка. Я уже смирилась с тем, что придется в другой раз приехать сюда с более точными сведениями о захоронении. Я присела на бортик перед могилой, осененной православным крестом. Надпись гласила, что тут покоится генерал, командующий тем-то и награжденный тем-то, участник Первой Мировой войны, и гражданской тоже. Вероятно, с кораблями адмирала Врангеля он покинул Крым, прошел через Босфор и Дарданеллы, оказался во Франции с тысячами таких, как он, изгнанниками. Они называли это эвакуацией. Думали, ненадолго. Оказалось, эмиграция. Навсегда. Вот и этот генерал скончался тут, так и не увидев больше Отчизну. Я сообщила генералу Благую Весть, рассказала, что из России, что привезла крашеные яйца, освятила их вчера в храме Александра Невского. Мы долго были рядом, белый генерал, участник гражданской войны, эмигрант, изгнанник и – я, тоже русская, православная, дочка советского солдата, который уже во Вторую Мировую прошел путь в танке от Халхин-Гола до Берлина. Я подняла наполненные слезами глаза к кресту, через медное кольцо в его средоточии проник луч заходящего солнца. В самой сердцевине креста возникло лицо человека, которого я искала тут, в Триво. В средостении креста можно было разглядеть керамический овал с портретом и такими знакомыми очертаниями лица. Я простилась с генералом, оставив ему освященное яйцо, и бросилась на холм, стараясь не сбиться с солнечного пути.

Могила о. Александра Ельчанинова на кладбище Триво в Медоне.

Так мы, наконец, и встретились. Мальчик-гимназист, занимавшийся с младшими учениками в Тифлисе, водивший их в поход, дававший частные уроки, чтобы поддержать рано овдовевшую мать и младших детей, потом студент Петербургского университета, педагог тифлисской гимназии, изгнанник, священник православной общины в Ницце.

А.В. Ельчанинов с семьей в Ницце.

Писали, что там, на Лазурном берегу, отец Александр занимался сельским хозяйством. Ницца не была такой, как теперь, в 20-30-е годы прошлого века. Отец Александр просто развел огород, сажал помидоры, картошку, огурцы. Для того, чтобы можно было накормить семью, себя, помочь прихожанам. Он делал свое дело, сажал свой сад.

Перейти к просмотру раздела «Философский след»