Бюллетень Библиотеки истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева». Вып. 18

Троицкий В.П. Семинар «Творческое наследие А.Ф. Лосева: проблемы и перспективы».
Хроника: октябрь 2012 г. — апрель 2013 г.

В соответствии с программой работы Семинара в осенней сессии 2012 г. и весенней сессии 2013 г. было проведено шесть заседаний.

16 октября 2012 г. доктор филологических наук Валентина Ильинична Постовалова (Институт языкознания РАН) прочла доклад «Творчество в философском осмыслении А.Ф. Лосева». Дадим в нашем кратком конспекте основные темы предложенного рассмотрения; стоит при этом заметить, что исследователи фактически до сих пор не рассматривали специально саму проблему творчества у Лосева.

А) Общие принципы подхода к творчеству. Основными смысловыми координатами явились для Лосева платонизм, принципы всеединства и теургии, особое внимание к музыкальному искусство, интуитивизм (вслед за А. Бергсоном). В его философском описании дается диалектико-мифологическое «конструирование» реальности (преследуется и всеединство, и апофатизм) при разработке универсальной религиозно-философской системы, – «абсолютной мифологии», в которой одним из ключевых является принцип креационизма (или теория творчества). Через базовый творческий акт в теории Лосева разворачивается философия имени (как теоретическое основание для имяславия), используется теургийный момент имени в творчестве. Б) Специфика творчества. Творчество рассматривается как синтез сознания и бытия, речь идет о деятельности (творческом акте) самосознания как такового, с акцентом на итоговом продукте, на «созидании самодовлеющей предметности». Творчество само о себе свидетельствует, само себя доказывает и само себя отрицает – именно как самостоятельная реальность. На материале «художественной формы» Лосевым показываются основные свойства такой самодовлеющей предметности: целостность, индивидуальность, неповторимый лик, тайна – в отношении художественной формы к своему первообразу. Проблема авторства в творчестве решается Лосевым антиномично: а) с одной стороны, автор художественного произведения ощущается, ибо суть творческого акта состоит в максимальном напряжении его воли, б) с другой стороны, кажется, нет творца, ибо представляется, что художественная форма сама себя творит, она льется через художника. Здесь синергийный и теургический аспекты перенесены из православного богословия в эстетику. Лосев сопоставляет творчество с игрой и противопоставляет творчество – как укорененность в бытии, – механической деятельности, технике как самозабвению творчества. В) Специфика творческих (художественных) типов. Лосев различает: Божественное творчество, творчество в природе и творчество в мире человека – в культуре (в миру) и в мистико-аскетической практике. Лосев показывает, что на языке философии допустимо и возможно говорить о Божественном творчестве (см. его «абсолютную диалектику» как «абсолютную мифологию»). Творчество в мире человека предстает как созерцательное (наука, музыкальное творчество) и как жизнетворчество. Г) Учение о культурно-исторических типах творчества. Лосев различает три типа (мифологического) творчества: объективно-трансцендентный (антично-средневековый), возрожденческий (новоевропейский) и «социалистический». Специфика художественного творчества рассматривается сквозь призму соотношения личности и Личности (Абсолюта). Так описывается абсолютный объективизм в средневековой культуре; абсолютизированный человеческий субъект после Возрождения и в Новое время (или все понять – Гегель, или все почувствовать – Новалис, или все охватить волей – Шопенгауэр); абсолютизирование производства при социализме. Особое внимание Лосев уделяет античности как единому культурному типу. Д) Различение видов творческого восторга – в искусстве (музыкальный восторг) и молитва (умное делание). Отсюда вершина искусства – чистая музыка (особенно точка зрения Скрябина), в религии же – исихазм, достигающий состояния молитвенного восторга (восхождение в горнее место, превыше мира). Возможен поиск синтетических форм: это «высший синтез как счастье и ведение», «союз музыки, философии, любви и монастыря». На языке православной аскетики – соединение мира и пустыни, в собственном жизнетворчестве – идея монастыря в миру (специально исследуется в романе «Женщина-мыслитель»), антиномичность и трагизм жизненного синтеза. Е) Пример собственного творчества и жизнетворчества А.Ф. Лосева. Признание, что утрата философского творчества равносильно смерти (см. его лагерные письма). Жизненный синтез произошел для Лосева биографически: вместе с В.М. Лосевой они создавали и создали новый тип жизнетворчества (подвиг монашества в миру).

В ходе обсуждения доклада затрагивались различные вопросы – от некоторых подходов к творческой биографии А.Ф. Лосева (особенности его эпистолярного наследия, границы сопоставления философских идей и положений, выраженных в художественной прозе) до уточнения специфики лосевских типологий и дистинкций (рассматривалось кажущееся противоречие в выделении «антично-средневекового» типа культуры, теоретические трудности в определении «беспредметного творчества» и др.). Отметим, что по теме своего доклада В.И. Постовалова еще раньше опубликовала работу: Творчество и его культурно-исторические лики в философском осмыслении А.Ф. Лосева // Общественные науки и современность. М., 2009. № 5.

20 ноября 2012 г. на заседание Семинара была вынесена тема «Изучение творческого наследия А.Ф. Лосева в Польше». Перед собравшимися выступили профессор Лилианна Киейзик и доктор Яцек Углик – представители Института философии Зеленогурского университета (Польша). Польских гостей представила доктор филологических наук Елена Аркадьевна Тахо-Годи, которая остановилась на этапах возникновения и реализации идеи – собрать и издать в едином сборнике все те многочисленные тексты о А.Ф. Лосеве и тексты самого Лосева, появившиеся за многие годы на польском языке. Профессор Л. Киейзик, автор и руководитель этого проекта, и ее помощник Я. Углик подробно рассказали о своих изданиях (см.: Palamas, Bułgakow, Łosiew. Rozważania o religii, imieniu Bożym, tragedii filozofii, wojnie i prawach człowieka / Seria wydawnicza: Filozofia Rosyjska. T. II. – Warszawa, 2010, 218 s.; Aleksy Łosiew, czyli rzecz o tytanizmie ХХ wieku / Seria wydawnicza: Filozofia Rosyjska. T. III. – Warszawa, 2012, 466 s.), а также о собственных исследованиях в области русской философии. Было сказано, в частности, о работе над переводом важной статьи «раннего» Лосева «Русская философия» (см. издание: Aleksy Łosiew. Filozofia Rosyjska. – Zielona Góra, 2007, 65 s.) Конечно, не была упущена возможность сообщить также о других книгах, выпущенных в Польше, представляющих польскому читателю, к примеру, творческое наследие Вл.С. Соловьева, Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, Л.П. Карсавина. На очереди и в планах наших польских друзей – работа над томами, посвященными П. Флоренскому, М. Бакунину и др.

18 декабря 2012 г. теме «А.Ф. Лосев о первообразе художественной формы и музыкальном бытии» посвятил свой доклад проректор Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского, доктор искусствоведения Константин Владимирович Зенкин. Изложение базировалось, в основном, на интерпретации лосевской «Диалектики художественной формы» (1927), где проблема соотношения первообраза и художественной формы была выдвинута как одна из центральных. Важно отметить, что о «произведении» Лосев здесь не говорит – представление о «произведении» сложилось только в ХIV веке, одновременно с понятием о композиторе. Представление же о художественной форме (в различных терминологических оформлениях) – более раннее и универсальное.

Сначала следует говорить о первообразе в онтологическом аспекте. Он, по Лосеву, подобен неоплатоническому Единому: там все сходится и из него все будет развернуто. Стихию первообраза Лосев связывает прежде всего с музыкой: «чисто музыкальное бытие» есть именно «перво-художественная стихия», она – еще до всяких образов, здесь еще нет формы, есть одно только меональное становление (разумеется, рядом видится длительность или дление, по А. Бергсону). Первичное, не тронутое мыслью бытие первообраза – оно сверхмысленно, и несет печать начала преображения, рождения формы. Можно привести примеры – «первичная мелодия», о которой говорил Р. Вагнера, или вспомнить о пути поэта от первичного «мычания» к ритму стиха (В. Маяковский).

Особый интерес для понимания искусства представляет жизнь первообраза и его роль в рождении образа (художественного произведения). Соотношение первообраза и образа, как известно, описывается у Лосева в серии антиномий, реализующих – с разных сторон – мысль о тождестве и одновременном различии образа и первообраза. К.В. Зенкин прокомментировал данные антиномии, приводя иллюстрирующие примеры из истории музыки и связав разные степени совпадения первообраза и образа с известным в теории искусства рядом: канон – жанр (ослабленный канон) – художественный стиль (выступает как знак мировоззрения, как принцип становления художественной формы) – техника исполнения, остающаяся за вычетом художественности.

Среди вопросов, обсужденных после доклада, можно отметить следующие. Является ли антиномичность только свойством нашего языка, или же она является и характеристикой первообраза? – По мысли К.В. Зенкина, это – не недостаток языка, а необходимое следствие того, что мы пользуемся понятийным мышлением, существенно отдаленным от образного мышления. Обсуждалось также (после вопроса Ю.Н. Попова) место представления о числе («музыка – жизнь чисел»), прежде всего, в самой процессуальности художественной формы, а также (вопрос О.В. Шелякина) о различии замысла и первообраза в художественном творчестве. Е.А. Тахо-Годи напомнила, что эстетические воззрения Лосева явно эволюционировали со времен «Диалектики художественной формы», что больше всего сказалось в его поздних работах о художественном стиле и стилевых моделях. К.В. Зенкин согласился, что в избранной теме действительно имеется существенное продолжение и развитие, и прибавил упоминание еще об одном сюжете, важном в данном контексте – об интонации и интонировании, Лосеву не чуждом. Здесь интересно было бы сопоставить лосевское учение о первообразе с теорией В.В. Медушевского о «праинтонации» и «генерализирующей интонации», близкой к первообразу.

19 февраля 2012 г. с темой «“О форме бесконечности”: комментарии и размышления» выступил старший научный сотрудник Виктор Петрович Троицкий («Дом А.Ф. Лосева»). Заседание семинара было построено в форме «медленного чтения», сопровождавшегося подробным комментарием и обсуждением, при активном участии слушателей, каждого из зачитанных пунктов. Так «читалось» эссе А.Ф. Лосева «О форме бесконечности» (1932, написано во время пребывания автора на строительстве Беломорканала), которое в дальнейшем было включено автором в состав книги «Диалектические основы математики». В этой небольшой (21 тезис), но сложно устроенной работе, по мнению В.П. Троицкого, автор попытался выразить свое миропонимание, свое жизненное credo. Здесь, в этом «густо» написанном произведении («густо написано» – сказал В.В. Розанов о «Столпе» Флоренского), синтетически соединились разные школы мысли – платонизм, средневековая схоластика, святоотеческое наследие, отсылки к трактатам Николая Кузанского и интерпретациям современных физических теорий, вроде теории относительности Эйнштейна. Выявление и обсуждение многочисленных контекстов и подтекстов указанного эссе, насколько можно судить, вызвало весьма живой интерес и ответные реакции среди участников заседания Семинара. Особенно заинтересованно обсуждался вопрос о границах возможного для тех или иных наглядных образов, к которым прибегают мыслители, пытаясь описать и представить «мир в целом», – а в эссе «О форме бесконечности» А.Ф. Лосев предпринимал именно такое описание.

19 марта 2013 г. на Семинаре вновь выступал Константин Владимирович Зенкин (Московская консерватория). На этот раз его тема – «Творчество Р. Вагнера в оценках и интерпретациях А.Ф. Лосева». Разумеется, это сочетание имен в определенной мере было приурочено к грядущим юбилеям – 120-летию со дня рождения А.Ф. Лосева и 200-летию со дня рождения Р. Вагнера. (Тезисы доклада см. в настоящем выпуске «Бюллетеня»).

Как отметил К.В. Зенкин, особенность Р. Вагнера, великого музыканта и оперного реформатора, состоит прежде всего в том, что он – фактически единственный в искусстве, о котором так много размышляли и спорили и продолжают спорить немузыканты, в том числе философы. Причина этого в том, что Вагнер является ярчайшим представителем и выразителем современной историко-культурной ситуации (как Ницше, Шопенгауэр и Достоевский – «властители дум» для рубежа веков), а также чрезвычайно привлекательна вагнеровская идея «искусства будущего» (как описание и прогноз идейного переворота в культуре). Поэтому отношение к Вагнеру всегда было противоречивым, но никогда – равнодушным.

У Лосева дается законченное и цельное представление о самом Вагнере и его месте в культуре. При этом, что особенно ценно, Лосев очищает фигуру Вагнера от наросших на нее «штампов» (не избавляя, впрочем, от противоречивости и даже парадоксальности), причем строит свои обобщения не только на философских (в публицистических и эстетических текстах) высказываниях Вагнера, но и стремится философски «прочесть» именно его музыкальное творчество. Надо было быть настоящим музыкантом и философом (Лосев был и тем и другим), чтобы почувствовать и оценить наступление европейской трагедии, отображенное в музыке Вагнера. И еще одна точка схождения, позволяющая считать оценки Лосева адекватными и существенными: оба – и Лосев и Вагнер – понимали громадную роль мифа и мифологии в культуре.

К.В. Зенкин кратко рассмотрел содержание всех работ Лосева о Вагнере – «Философский комментарий к драмам Р. Вагнера» (1918–1919, многое вошло в работу 1968 г.), «Проблема Р. Вагнера в прошлом и настоящем» (1968), «Исторический смысл эстетического мировоззрения Рихарда Вагнера» (1978), а также проиллюстрировал игрой на рояле ряд обсуждаемых положений в музыке Вагнера. Заданные слушателями вопросы, в основном, касались тех или иных особенностей оперного искусства Р. Вагнера, а также современных интерпретаций вагнеровского музыкального наследия.

16 апреля 2013 г. с докладом «Онтология языка у А.Ф. Лосева, П.А. Флоренского и С.Н. Булгакова (заметки по старой проблеме)» выступила кандидат философских наук Анна Игоревна Резниченко (РГГУ). Основная задача, поставленная докладчиком, – сопоставительный анализ трех версий «философии имени» указанных авторов. Отметим, что А.И. Резниченко принадлежит первое диссертационное исследование, посвященное данной тематике – «Философия имени (о. П. Флоренский, о. С. Булгаков, А.Ф. Лосев): онтологический аспект» (1998), а в настоящее время ею готовится докторская диссертация на тему «Генезис и артикуляционные формы языка русской философии: историко-философский анализ».

Приводим тезисы доклада, составленные автором:

1. Естественно рассматривать имяславие как феномен церковной истории. Однако философия имени остается все же уделом философии – и потому подлежит прежде всего философскому анализу и рассмотрению.

2. В рамках философии имени можно выделить три основные модели, обусловленные онтологическим статусом Имени: а) Имя Божие есть Бог, поскольку Оно есть символ и синергия (о. П. Флоренский); б) Имя Божие есть Бог, поскольку в самом акте именования происходит полагание трансцендентного (Бога) в имманентном (рече-творческой человеческой деятельности) (о. С. Булгаков); в) Имя Божие есть Бог в смысле мира-как-имени, возникающего при диалектическом раскрытии Сущности (А.Ф. Лосев). Для всех трех философов Имя Божие есть Бог, причем все они декларируют (различным, правда, образом) наличие некоей «серединной сущности», «места встречи Бога и мира», которое и есть Имя, к которой могут быть применены предикаты как перво-сущности, так и мира, а также синтез первого и второго, не сводимый ни к первому, ни ко второму.

3. Для о. П. Флоренского гораздо большее значение, нежели для Булгакова и Лосева, имеет «нижний этаж» анализа слова и имени. К примеру и для сравнения, для Лосева, скажем, фонематический уровень слова вообще не играет никакой роли при анализе предметной сущности последнего, да и для Булгакова фонема есть уровень максимальной меонизации смысла. Ключевым понятием такого анализа у Флоренского становится понятие аффекта (а не понятие смысла, как у Булгакова и Лосева). Слово, по Флоренскому, отображает собой энергии, влияния, формирующие личность как ипостась, как целое, как имя. Коммуникативные процессы, общение, происходящее между людьми, есть процессы соединения с ответным словом, процессы синергетические по существу.

4. Философия имени о. С. Булгакова неразрывно связана с его тринитарной онтологией, с концепцией Абсолютного Субъекта, концепцией Я, – и, разумеется, с его версией софиологии. Однако было бы неверно в данном случае определять Булгакова только как «софиолога»: заметим, что основной корпус «Философии имени» складывался в 1918–1919 годах, в Крыму, предшествуя «Трагедии философии», – работы, в которой была философски обоснована идея о подобии суждения «я есть нечто» («свёрнутое» имя существительное) и Троицы. Если в «Свете Невечернем» представления о Софии и Имени фактически совпадают, то уже в «Философии имени» и «Трагедии философии» они различаются. Длительность периода от момента написания до момента публикации булгаковской «Философии имени» отразилась на самих текстах, которые подвергались дописыванию и переписыванию. Характер этих трансформаций с неизбежностью нес на себе отпечаток изменения и общей онтологической (софийной) модели мыслителя. Уточнение онтологического статуса Софии не могло не отразиться и на изменении онтологического статуса Имени. Обнаруживаемое различие между ними указывало на возможность двух направлений в центральном для всей булгаковской метафизики соотношении между Богом и миром – от Бога к миру (благодать, сфера Софии и софийных эпифаний) и мира к Богу (сфера Имени, именование). Сфера чистых смыслов, сфера Софии не совпадает полностью со сферой имен. Имя – это энергетически нечто иное, чем идеи и смыслы. Имя – это и смысл, и одновременно «молчаливое подлежащее»; сфера я, сфера субъективности: сфера, где я присутствую и откуда я говорю, моя сфера, мое имя; смысл может быть искажен – я не могу не быть, если я есть. Иными словами: имя, взятое в единстве со своим носителем, есть критерий софийности мира, одно из выражений софийности мира, но не сама эта софийность. Имя есть энергийное устремление твари к инобытию, коренящемуся не в сфере чистых смыслов, а в Троичности. Учение об Имени – это учение о человеке, о личности. Учение о Софии, по Булгакову – это учение о Богочеловечестве.

5. Еще более жесткую дистинкцию между Именем и миром идей проводит Лосев, определяя Софию и Имя как четвертый и пятый элементы фундаментальной Пентады. С точки зрения онтологического статуса, который придается языку, оценка Лосева является максимальной: Лосев вводит ономатическое начало в саму Первосущность, язык конституируется до и вне точки касания божественного и тварного миров. Иными словами, у Лосева предполагается одновременное наличие и тварного имени, и своего рода «сверх-первослова», фиксирующего акт «самоименования Первосущности». Нетварное Имя («сверх-первослово») не только не является словом обыденного языка, но и не находится на грани между Творцом и тварью, как у о. С. Булгакова; у Лосева это то Имя, которое содержится в сущности и не определено через тьму меона. Именем первой Пентады «держится мир», и «не сущность сама воплощается, но энергемы воплощаются» – не Имя сущности, а перво-тварное имя, магически-мифическое имя коренится в точке касания двух миров и влечет за собой всю иерархию инобытия.

6. О языковой магии, языковой энергийной стихии первым из «философов имени» высказался Флоренский, – отсюда же, заметим, его интерес к «заумной» поэзии Хлебникова и Кручёных, которая символизирует для него победу ἐνέργεια над ἔργον (см. работу 1918 года «Антиномия языка» и замечания к «Каббале» в «Лекциях по средневековой философии» 1915–1916 гг.). Разница позиций Флоренского и Лосева по этому вопросу такова: Лосев различает, с одной стороны, Имя как пятое начало Пентады (Пентада = Троица+София+Имя) – и, с другой, Имя как «выброшенный» Сущностью вовне сгусток онтологической энергии (магическое имя). Различение это коренится в различии истолкования обоими мыслителями понятия "энергия" (ἐνέργεια), прошедшего, в свою очередь, свой путь от Аристотеля до В. Гумбольдта и А. Потебни.

Вопросы и последовавшие за докладом обсуждения затронули, в основном, темы о специфике философского языка, о магизме и реальности (вплоть до софийных моментов) слова, этической стороне в имяславии, возможности трактовки имяславской проблематики (Афонского спора) в терминах средневекового разделения номинализма, реализма и концептуализма.

• К содержанию бюллетеня