«Мысль и мудрость и жизнь без конца...»
День рождения Алексея Фёдоровича Лосева
23 сентября 1984 года в фотографиях Павла Кривцова
Павел Кривцов
ЧАС ЛОСЕВА
Короткая встреча – мимолетная съемка, всего один час. Но этот час стал важным событием в моей жизни. Я тогда, кажется, не представлял даже, как выглядит Алексей Фёдорович, но еще по пути к даче, где он жил, я чувствовал, что иду на встречу с явлением космического масштаба. И это ощущение очень помогло мне в работе, ведь без понимания масштаба личности нельзя поэтически осмыслить ее.
В моей работе важно поставить себе внутреннюю задачу. Когда такая задача есть, ты настроен на чуткость и фактор времени уже не так важен. Ты работаешь, внутренне откликаясь на всё, что происходит вокруг. Конечно, если бы мне дано было провести у Алексея Фёдоровича больше времени, съемка была бы несколько другой.
Можно было бы, к примеру, сделать целую серию «Руки Лосева». Или «Книги Лосева». Но всё произошло по Божьему благословению и у меня в душе только благодарность за этот день и этот час.
Съёмка шла легко, она будто вела меня. Мне не надо было никого просить о чём-то. Я будто скользил по краешку этого события – дня рождения Лосева. Приходили люди, и я делал общую фотографию, потом все вдруг рассыпались по дому, и в какой-то момент мы остались одни на веранде.
Алексей Фёдорович и внешне был совершенно уникален! Он сидел в своем кресле-качалке, и меня охватило ощущение удивительной мощи этого человека. Это было мгновенное как молния узнавание.
Мы часто судим о людях и их отношению к нам по внешним проявлениям – вот как встретил, как руку подал, что сказал. При этом мы не замечаем глубинной сути при общении с людьми. Алексей Фёдорович молчал, он был погружен в себя, и это тоже мне очень помогало, ведь если бы со мной заговорили, я бы стал мучиться.
Мне бы пришлось переключиться с внутренней задачи на слова, я стал бы их подбирать, чтобы хоть как-то соответствовать собеседнику. Но, к счастью, никто не обращал на меня внимания, я был в стороне и в то же время в гуще события, и это давало свободу в восприятии.
Я был тогда у Алексея Фёдоровича на дне рождения вместе с женой Галей, и она вспоминает очень важную вещь: от Лосева исходила благодать. Мы тогда не знали, что он монах, но это как-то ясно чувствовалось в самом пространстве вокруг этого человека. Благодать ведь нельзя увидеть, ее можно только ощутить сердцем. Можно ли передать ее средствами фотографии? Не знаю, но тут многое зависит от восприятия того, кто смотрит на фотографию, от его сердца.
Кстати, в «Добротолюбии» есть ссылка на беседы старца Фелофея Синайского, который говорил ученикам: «Будем всяким хранением блюсти сердце свое от помыслов, туманящих душевное зеркало, в коем надлежит печатлеться и светописаться одному Иисусу Христу».
Причём переводчик этого текста святитель Феофан Затворник обратил внимание, что в греческом подлиннике стоит именно слово «фотографироваться». И когда это было сказано Фелофеем Синайским – в начале IX века!
Дм. Шеваров
Жизнь как встреча
В старых русских усадьбах была дальняя зала или комната, называвшаяся портретной. Там по стенам висели портреты предков и благодетелей. Это была не парадная галерея, куда приводят гостей, а место уединения. Место наибольшей сосредоточенности на мыслях о роде, о родовом предназначении. Сюда приходили с детьми и внуками, чтобы полушепотом, будто по секрету, поведать им об истории семьи, о деяниях предков. В пыльных сумерках портретной хорошо мечталось, думалось и многое прояснялось. Что-то вроде портретной, пусть и временной, открывается сегодня в «Доме А.Ф. Лосева».
Помню, когда впервые увидел Алексея Фёдоровича на фотографии (кажется, это был журнал «Студенческий меридиан»), то вырезал этот снимок и положил в дневник. Очевидно, в Лосеве русская мысль так сосредоточилась, что сам его облик стал образом отечественной думы, располагал к рефлексии, он звал туда, в сокровенную тетрадку.
И ещё думалось: если этот старец – наш современник, то, значит, есть и в нашем времени какое-то тайное величие, есть то истинное, что связывает нас с глубиной античности и с небом Евангелия.
А тот снимок, что в молодости стал моей пред-встречей с Лосевым, был сделан фотохудожником Павлом Павловичем Кривцовым. Много лет спустя мы познакомились. Вокруг уже бушевало море цветного глянца, все переходили на «цифру», а Кривцов по-прежнему возился с черно-белой пленкой.
Кому-то это казалось чудачеством и ретроградством, упрямством, идущим от крестьянских корней. Только когда вышел альбом Павла Кривцова «Русский человек. Век ХХ», стало понятно, что верность мастера черно-белой фотографии – это не инерция, а стояние в правде.
Приверженность Кривцова черно-белой фотографии сродни приверженности иконописцев канону. Это сознательное самоограничение в средствах, намеренное стеснение своего «я». Стилистика и темы работ Кривцова прямо отсылают нас к аскетике русской религиозной мысли, к узкому пути углубленного созерцания.
Сегодня черно-белая фотография так редко предстает перед нами, что она стала чем-то вроде монастыря для наших глаз. Она уводит наш рассеянный и возбужденный взгляд от агрессивной цветовой среды в трезвенное уединение ещё неразделённой спектрально первозданной светописи.
В стихах Алексея Федоровича есть такие строки:
Очей ребячливая радость
В тебе не меркнет никогда.
Так хочется, чтобы и мы, глядя в глаза друг другу, непременно встречали эту любовь, эту очей ребячливую радость.
Павел Павлович Кривцов – один из лучших фотографов России, член Союза фотохудожников.
Родился в 1943 г. в деревне Рождественке Белгородской области. Школьные годы провел в Белгороде, где серьезно увлёкся фотографией. В разные годы ведущий фотокорреспондент таких изданий, как «Советская Россия» и «Огонек». С 1991 г. по сегодняшний день – фотохудожник журнала «Слово». Участник многих всесоюзных и международных выставок и конкурсов. Награжден золотыми медалями «Интерпрессфото», обладатель престижных международных фотографических призов – «Золотой глаз», «World Press Foto». Лауреат премии Союза журналистов СССР. Ему присуждено звание «Мастер международной фотографии».
Фото М. Рогозина
![]() |