Бюллетень. Номер двенадцатый. Наши публикации

Филип Буббайер (Великобритания). О С.Л. Франке, совести, диссидентстве и реформах в Советской России
(Выступление на встрече в «Доме А.Ф. Лосева»)

Добрый день! Я очень рад быть сегодня здесь. Так приятно вновь увидеть много старых друзей. Это большая честь представлять российской аудитории мои книги. Я провел много лет, изучая русскую «интеллигенцию»; точнее я был сформирован под влиянием моей «встречи» с Россией. Поэтому я действительно высоко ценю шанс — пообщаться с российской аудиторией.

В начале этой речи я хочу высказать благодарность.

Во-первых, я благодарю «Дом А.Ф. Лосева», в лице Елены Тахо-Годи, за организацию этой презентации. Как известно многим из вас, моя первая книга была посвящена русскому философу, Семену Франку. Франк лично знал Лосева, писал о нем и, как отражено в мемуарах самого Лосева, по-настоящему интересовался его философскими изысканиями. Таким образом, наша сегодняшняя встреча здесь весьма символична.

Во-вторых, я хочу выразить благодарность издательству РОССПЭН, в лице директора — Андрея Сорокина, за публикацию моих книг на русском языке: книгу о Семене Франке, и новую книгу, которую я представляю сегодня. РОССПЭН осуществляет грандиозную работу, публикуя книги по русской истории, основанные на последних архивных исследованиях. Андрей, благодарю вас за всю ту работу, которую Вы и Ваши коллеги сделали, чтобы мои книги, как и книги других, стали доступны широкому кругу читателей. Я рад, что моя новая книга появилась в вашей выдающейся серии «История сталинизма».

Также отдельная благодарность переводчику, Елене Иванюк. Перевод — бескорыстная и трудная работа; но он делает возможным диалог между культурами.

Для начала хотелось бы сказать несколько слов о самом Семене Франке. Моя книга о Франке задумывалась как историческая и интеллектуальная биография. Это была попытка отобразить Франка в контексте его времени и одновременно оживить его образ, показав его как человека и мыслителя. Я хотел показать, как философские труды Франка вытекали и переплетались с его личным жизненным опытом.

Это интересно и притягательно писать биографию, поскольку через некоторое время ты начинаешь чувствовать реального человека. Как будто ты лично соприкоснулся с ним в прошлом. При написании этой книги именно так я себя и чувствовал.

Связь между личным опытом и философскими идеями была очевидна во многих эпизодах жизни Франка. Один из решающих и даже поворотных моментов в его интеллектуальном творчестве был период зимы 1901 г. В течение почти целого десятилетия Франк был известен как один из «легальных марксистов» и был вовлечен в революционное движение. Потом он открывает для себя Ницше. И именно Ницше помогает Франку освободиться от мировоззрения материалиста и направляет его в сторону «философского идеализма». Но это было не столько чистым интеллектуальным допущением для Франка, сколько результатом реальной внутренней борьбы, поскольку он испытывал чувство вины за отход от революционной тематики.

Обратите внимание на всю глубину иронии: именно Ницше — философ, идеи которого Франк в конце концов поставил под сомнения, — сыграл такую значимую роль в его духовном развитии.

Впоследствии, как вам, наверно, известно, Франк попал под влияние таких философов, как Фихте, Спиноза и Бергсон, а в конечном итоге, под воздействие неоплатонизма, его стиль стал созвучен взглядам Плотина и Николая Кузанского. Многие из его идей были также созвучны идеям Владимира Соловьева, хотя влияние Соловьева стало сильнее ощущаться в жизни Франка несколько позже.

Хотя Франк принял Православие в 1912 г., его более осмысленная религиозно одухотворенная жизнь действительно начала развиваться только десять лет спустя, в эмиграции, когда его насильственно выдворили из России, на так называемом «Философском пароходе» в 1922 г.

Создается ощущение того, что сформировавшаяся философия Франка была задумана не просто как система логики, а как «путеводитель по жизни». Это применительно не только к работам журналистского — описательного характера, но и также к работам самого абстрактного толка. Возьмите «Непостижимое», написанное в 1930-е годы, когда Франк и его семья жили в Берлине. Как и многие русские религиозные мыслители, Франк пришел к выводу, что у «страдания», как такового, возможно есть конструктивная «под-цель». Так, он формулирует в «Непостижимом»: «Страдание есть как бы раскаленный зонд, очищающий и расширяющий наши духовные дыхательные пути и тем впервые открывающий нам свободный доступ к блаженной глубине подлинной реальности».

Интересно, что в письме к дочери, Наталье, спустя несколько лет, после гибели ее мужа на войне, Франк использовал почти те же самые слова, чтобы поддержать ее в связи с тяжелой утратой. По существу, он предложил свою философию, чтобы дать дочери духовное наставление, причем Франк говорит на основании личного опыта. Таким образом, в его понимании Философия предназначена помогать людям жить лучше, примирить их c фактами жизни и принципами, управляющими Вселенной.

Франк, таким образом, видел философию как нечто большее, чем умственное моделирование. По мнению Франка, для философии, чтобы стать чем-то более глубоким, более осмысленным, необходимо сосредоточить внимание на более высокой действительности, которую он назвал «Абсолютом». Так, в эссе 1922 г. он написал: «Не обращаясь в сторону абсолютного, не возносясь всем существом к нему, нельзя вообще быть философом, иметь философию; можно только изображать философа, «заниматься» философией, т.е. нагружать свою голову словесными понятиями из философских книг».

Русская философия, как вы знаете, ближе к традициям немецкой философии, чем к скептической англосаксонской, особенно в плане открытого исследования религиозных вопросов. Опыт Франка был типичен в этом смысле. Он защищал русскую философскую традицию исследования «вечных вопросов». Несмотря на то, что мне импонирует аналитическая суровость английского ума, я думаю, что в этой области он сказал нечто важное.

Франк, возможно, подвергал сомнению «профессионализацию» науки. Несомненно, профессиональные стандарты очень важны для университетской жизни. Однако, по моему убеждению, смысл академического подхода к жизни состоит в служении «Правде», даже если это и выходит за пределы утилитарного видения того, для чего существует знание. Бердяев прекрасно выразил эту идею в статье, вошедшей в сборник «Вехи».

Я должен признаться, что изначальный интерес к Франку возник на почве изучения его политических построений, особенно после чтения его работ в сборниках «Вехи» («Этика нигилизма») и «Из Глубины» («De Profundis»). Эти эссе были ранним выражением «Христианского гуманизма» Франка и отражали его веру в то, что здоровая политическая жизнь должна быть основана на моральных и духовных ценностях. Апогей этого периода наступил в 1940-е годы и запечатлен в книгах «С нами Бог» и «Свет во тьме». Последнее произведение превосходно выражает суть «не утопического», христианского видения политики и общественной жизни в целом.

В 1940 годах Франк увлечен несколько иным видом «реальной политики». Индикатором этого служат его слова во время Второй мировой войны: «Принципиальные задачи «реальной политики» в наше страшное время мoжно выразить в нескольких словах: в этой войне, дoселе не слыханной по масштабу и жeстокости, истинным победителем станет тот, кто пeрвым начнет прощать».

Теперь я хотел бы перейти к книге, которую представляю сегодня: «Совесть, диссидентство и реформы в Советской России».

Центральная тема этой книги — попытка объяснить, почему «совесть» стала таким краеугольным вопросом для русской интеллигенции, диссидентов и партийных реформаторов в последние десятилетия Советской власти. Книга является исследованием этического компонента в размышлениях диссидентов и реформаторов того времени.

Вам всем известно, что ссылки на термин «совесть» встречались весьма часто в тот период времени. Термин «совесть» употребляется во многих видах и формах, в немного разных контекстах. Вот несколько «случайных» примеров:

Светлана Аллилуева говорит в своих мемуарах: «У меня есть только лишь совесть»,

Диссидент Анатолий Марченко пишет в 1968 г.: «Это — наш гражданский долг, долг нашей человеческой совести, остановить преступления против человечности».

Володин, герой романа «В Круге первом» Солженицына, приходит к выводу что «совесть дается нам один раз. И как жизни отданной не вернуть, так и испорченной совесть».

Философ Яков Мильнер-Иринин написал, что человек духовно свободен (по настоящему) только тогда, когда он действует согласно своей собственной совести.

Известный старец советской эпохи, Серафим Тяпочкин, в начале личных бесед с людьми, спрашивал их: «Cкажешь ли мне, что у тебя на совести?»

Александр Яковлев предположил, что перестройка была «революцией совести, [и] cубъектом революции стали не классы, не оппозиция, а чувства стыда за свою жизнь».

Горбачев в 1980-х годах говорил, что идеи перестройки были вызваны «по зову беспокоенной совести».

Конечно, в каждом из этих примеров термин «совесть» обозначает различные полутона и сути: иногда — в религиозном, иногда — в светском плане. В некоторых случаях этот термин использовался в прямом — филологическом смысле, иногда цинично, иногда вполне искренне. Для историка не всегда легко эти смысловые планы различить.

Факт заключается в том, что с понятием «совесть» можно было столкнуться повсюду. Понятие «совесть» овладевало и интриговало всех. Откуда это идет? В моей книге я хотел исследовать отличительные особенности этой этической фразы. Падение привлекательности советской идеологии означало, что люди стали искать новые эталоны этики. Возможно даже предположить, что поиск новой моральной базы для общества и был одной из причин крушения коммунизма. Я хотел написать об этом поиске.

В процессе написания этой книги я провел много интервью с различными людьми, некоторые из которых сегодня здесь. Меня интересовали два ключевых вопроса. Один — «как формировалась ваша совесть»? Что сделало вас таким человеком, которым вы стали? Ответы чаще распределялись на следующие группы: влияние семьи, литературы, марксизма, образования, православия, общение с определенными людьми или различный личный опыт. Потом я спрашивал, как именно люди справлялись с моральными дилеммами, которые возникали в их жизни. Как людям удавалось жить по совести, находясь под давлением советской идеологии?

Это была привилегия и честь говорить с людьми об этих вопросах. Многие люди делали тяжелейший выбор, который мог затронуть их карьеры. И именно в этот момент академическое, теоретическое изыскание переросло в нечто большее, чем профессия. Поскольку все в любом обществе оказываются перед тем или иным моральным выбором, в Великобритании в том числе, то, иметь шанс говорить с людьми об их жизненном пути и учиться у них, было для меня очень важным и полезным.

Книга концентрируется на Советской России после 1956 г. Есть главы по этике движения прав человека, этике партийных реформаторов, совести и раскаянию в период «гласности». Одна из центральных глав названа «Поиск внутренней свободы». Здесь я исследую личный опыт и события, происшедшие с такими диссидентами, как Владимир Буковский, Натан Щаранский, Виктор Красин и Зоя Крахмальникова, когда они были в заключении. Фраза «внутренняя свобода» была еще одним расхожим понятием, очень популярным в то время, и мне было интересно узнать, что люди подразумевали под этой фразой.

Одновременно я исследовал и историческую подоплеку этического вопроса. Есть в книге некоторые размышления о революционной этике Ленина и Троцкого, а также о царском строе, когда считалось, что совесть требует повиновения государю. Рассматривал я и эволюцию понятия совести в русском языке — ведь наши взгляды на мир сформированы теми языками, на которых мы говорим.

В русском языке есть богатый запас слов и оттенков, касающихся моральной, этической жизни: совесть, правда, истина, ложь, вранье. В этом отражены отпечатки античного прошлого. Мы не должны забывать о влиянии классического мира на русский язык (греческое слово для обозначения совести «synedeisis»); этики Цицерона — на кодексы и законы Юстиниана; идей «отцов-пустынников» — на наше время (через монашество). Когда люди говорили о «совести» в советскую эпоху, они интуитивно основывались на понятиях и традициях, возвращающих больше чем на две тысячи лет назад.

Одно из открытий, которое я сделал для себя во время работы над книгой, заключается в том, что советский режим сыграл ключевую роль в своем собственном развале. Действительно, в проповедовании строгого морального кодекса, в создании правил хорошего поведения для учеников во время Второй мировой войны, в моральном кодексе строителей коммунизма, в таких лозунгах как «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи», режим — каким бы циничным он не был — соглашался быть оцененным по его собственными стандартам и меркам. И мне кажется весьма ироничным, что некоторые из диссидентов так же, как и партийные реформаторы, были воспитаны на тех же ценностях.

В книге есть глава «Совесть в литературе». Как я уже упоминал, в ходе бесед с людьми об их моральных путях и вехах, многие называли литературу как формирующую силу. Для некоторых Достоевский или Толстой стали их моральными гидами. Григорий Померанц когда-то сказал, что Достоевский стал его «спутником» более чем на пятьдесят лет. Для исследователя этики русской интеллигенции в тот период есть богатая нива литературного материала. Я говорю не только о таких запрещенных авторах, как Солженицын, Максимов, Гроссман и Домбровский, но и о таких, как Дудинцев, Тендряков, Трифонов и Распутин.

Хотя цель и тематика моих двух книг различны, между ними есть точки соприкосновения. Как я уже упоминал, обе работы предполагают, что исследование интеллектуальной истории обогащается, когда мы принимаем во внимание события жизни, дающие толчок идеям. Человек есть единство, в котором ум, душа и дух объединяются вместе.

Кроме того, мы знаем, что интеллигенция начала ХХ столетия действительно имела влияние на интеллигенцию последней советской эпохи. Такие мыслители, как Франк и Бердяев, были широко известны в 1980-е годы. Вот почему мои две книги — это два «окна», два взгляда на тот же самый предмет: духовный и этический ответ русской интеллигенции марксизму и воинствующему материализму.

Когда мы изучаем Россию ХХ столетия, невозможно не заметить ощущения трагедии и темноты, которая коснулась очень многих людей. Это действительно был тяжелейший век.

Я хочу предположить, что возможно есть и другая история. История людей, ищущих и пытающихся найти альтернативу прагматичной этике типа Макиавелли. Это — захватывающая история. И я был счастлив провести несколько лет своей жизни, пытаясь написать о ней.

К содержанию Бюллетеня

Наши публикации

Вы можете скачать Двенадцатый выпуск Бюллетеня /ЗДЕСЬ/