С.В. Яковлев | LOSEV-LIBRARY.RU

Бюллетень. Номер двенадцатый. Наши публикации

С.В. Яковлев. Николай Кузанский в творчестве А.Ф. Лосева

Несмотря на то, что жизнь и деятельность кардинала Николая Кузанского относятся к XV в. (1401—1464), внимание исследователей к его трактатам было привлечено только во второй половине XIX века — в фундаментальном трехтомном энциклопедического характера труде Фр. Ибервега «Очерки истории философии» (1863—1866) и в обобщающей работе В. Виндельбанда «История философии» (1892). В начале ХХ в. (1906) начинается издание четырехтомного труда «Проблема познания в философии и науке Нового времени», в первом томе которого значительное место уделено философии Николая Кузанского. Это объемное исследование принадлежит перу Э. Кассирера — ученика основателей «марбургской школы» неокантианства Г. Когена и П. Наторпа.

В России к жизни и творчеству Кузанца обратился, по всей видимости, одним из первых, Вл. Соловьев. Ему принадлежит статья «Николай Кузанский» (90-е годы XIX в.), написанная для энциклопедии Ф. Брокгауза и И. Ефрона и содержащая, кроме необходимых биографических данных и перечня основных трактатов, кратчайшее описание главных принципов философских построений Кузанца. В своей книге «Столп и утверждение истины» (1914) о. Павел Флоренский, исследуя проблему противоречия (антиномии), затрагивает учение о совпадении в Боге противоположных определений (coincidentia oppositorum), а самого кардинала Николая Кузанского называет «глубоким и творчески-мощным представителе антиномизма»[1]. В 1915 г. в Петрограде была издана книга С.Л. Франка «Предмет знания» (в ее основу была положена магистерская диссертация), в которой была предпринята весьма успешная попытка серьезного анализа основных особенностей философии Николая Кузанского[2] с опорой на тексты, изданные в 1514 г. в Париже. Исследуя в своем труде основную гносеологическую проблему, касающуюся самой возможности знания, Франк неоднократно обращался к произведениям Кузанца, пытаясь вслед за ним мыслью проникнуть в «рай совпадения противоположностей». В одном из современных исследований высказывается предположение о том, что решающую роль в пробуждении интереса к творчеству Кузанца у Франка сыграли именно марбургские неокантианцы, произведения которых Франк хорошо знал и высоко ценил[3]. Как бы то ни было, позднее, в предисловии к работе «Непостижимое» (Париж, 1939) Франк проникновенно и с глубокой искренностью назовет Николая Кузанского — «мой единственный учитель философии», а саму свою работу охарактеризует как «систематическое развитие его [Николая Кузанского — С.Я.] умозрительного выражения вселенской христианской истины»[4]. И наконец, философии Кузанца посвящен один из параграфов (XI) главы об апофатическом богословии в труде С.Н. Булгакова «Свет невечерний» (1917), причем большую часть этого параграфа занимают латинские цитаты из трактатов Николая Кузанского и их переводы на русский язык.

Философское наследие кардинала Николая Кузанского интересовало А.Ф. Лосева в течение довольно долгого времени, начиная с одной из первых его монографий — работы «Античный космос и современная наука» (1927)[5]. До трагических событий 1930 г. (арест и конфискация рукописей) Лосеву удалось написать отдельную работу, посвященную философии Николая Кузанского[6], а также осуществить перевод как минимум одного из его трактатов на русский язык (при аресте был изъят машинописный перевод трактата «О неином»). Отдельные стороны диалектики Кузанца были проработаны А.Ф. Лосевым в комментариях к выполненным им переводам трех трактатов для публиковавшегося в 1937 г. сборника «Николай Кузанский. Избранные философские сочинения». Через несколько десятков лет (1978) вышла в свет объемная монографии «Эстетика Возрождения», в которой отдельная глава специально посвящена исследованию философии Кузанца.

В общем контексте исследования античных учений о космосе (мироздании) в работе «Античный космос и современная наука» при анализе текстов Платона, Плотина, Прокла и других древнегреческих мыслителей Лосевым привлекается и теоретическое наследие Николая Кузанского как в качестве иллюстративного, поясняющего материала (в Примечаниях к основному тексту), так и для указания тех направлений развития мысли, которые остались незатронутыми в ходе основного исследования. Лосева интересовала в первую очередь «диалектическая структура» анализируемого космоса (поскольку, с точки зрения Лосева, именно диалектика, во-первых, представляет собою логическую сторону бытия, а во-вторых, обеспечивает в общем случае искомую связь познающего мышления и познаваемого предмета, обосновывая тем самым саму возможность познавания), и потому особое внимание он уделил специфике диалектики в трактатах Кузанца.

Важным тезисом, во многом объясняющим основную задачу диалектики, для Лосева является следующее утверждение: «Диалектика говорит только об одном — если есть предмет, то как он мыслим?»[7], другими словами, диалектика занимается условиями самой по себе мыслимости, принципами мышления как такового, и потому не менее важным является и указание сферы преимущественной применимости диалектики, или, другими словами, «самосознательного самоположения разума»[8] - сферы так называемого «чистого мышления».

Одна из специфичных для анализируемой Лосевым неоплатонической диалектики особенностей заключается в указании принципа единства предмета, предполагающего исходный момент, в который предмет и его смысл еще не выделены, как не выделено еще и само их отличие, и только на основании такого вот единства-без-различия возможно последующее соотнесение предмета и его смысла. Такая особенность свойственна неоплатоническому Первоначалу (Первоединому), превышающему не только мыслимость, но и само существование (и потому сверх-мыслимому и сверх-сущностному). Определенные черты сходства с этой неоплатонической доктриной можно обнаружить и в учении Николая Кузанского о наибольшем из всего и всё превосходящем, которое он называет максимальным, или максимумом.

Это учение в самых общих чертах можно представить следующим образом[9]. Кузанец в трактате «Об ученом незнании» («De docta ignorantia», 1440) исходит из вполне очевидного утверждения: наибольшим называется то, больше чего ничего не может быть. Значит, наибольшее (максимум) превосходит всё, что может быть сравнимо (и соотнесено) по великости в силу ограниченности. Следовательно, и сами ограничения, предполагающие противоположение, тоже превосходятся максимумом и, в силу этого, сам максимум выше всякого противоположения и любой изменчивости. При этом максимум охватывает не только все возможные противоположности (утверждения и отрицания), но и самый принцип противоположения, являясь, следовательно, их простым (не составным) и единым источником, в котором они совпадают еще до своего соотнесения и противоположения, поэтому он есть всё, что только может быть. В силу этого он заключает в себе существование всего, следовательно, всё получает это существование от него. Максимум не может быть ничем ограничен и определен, но всё, что есть или может быть, определяется им самим. Поэтому в силу его всеохватности всё, что есть, в той или иной степени подобно ему, так как он — так или иначе — проявляется во всем. Поэтому всё, что получило свое существование и определение от максимума, рассмотренное с точки зрения единства, есть не что иное, как конкретно определившийся максимум (условно говоря второй максимум). И, наконец, раз максимум нельзя ничем определить, значит, к нему неприложимы в качестве определений наименования, используемые для сферы ограниченного (хотя они допустимы в качестве несовершенных и относительных, в силу своей неполноты, имен). Истинное же максимальное имя максимума может постичь только максимальный ум.

Указание Николая Кузанского на специфику совпадения противоположностей (coincidentia oppositorum) примечательно в том отношении, что именно оно сдерживало натуралистические тенденции, не допуская их в сферу чистого мышления. Аналогичные требования в качестве специфичной черты неоплатонической диалектики неоднократно встречаются и в «Античном космосе» (например, при анализе категории материи). Иные типы мышления вполне могут допускать перенесение указанного принципа в сферу предметной действительности (как это, например, произошло у Джордано Бруно, на что сделал очень серьезное и важное указание В.Ф. Асмус в своей работе «Диалектический материализм и логика»[10], опубликованной в 1924 г.), но в «Античном космосе» они подробно не рассматривались.

Античная диалектика совершенно неумолимо указывала на то, что постепенное возвышение мысли подводит нас к не-мыслимости, к необходимости признать отсутствие всяких качеств у рассматриваемого в своей абсолютности Первоначала — Одного. Но в то же самое время это Одно таит в своих глубинах и все свои качества, все возможности для своего проявления в них. Простое Одно — едино и, как таковое, превыше и существует до всех возможных различий и противоречий. Но в силу этого оно именно и является основой или источником для появления этих самых различий и противоречий. Утверждение и отрицание, имеющие свое значение только во взаимной соотнесенности, обладают «статусом» противоречия лишь благодаря своему изначальному единству — диалектическому совпадению, которое и лежит в основе практически всех построений античной диалектики. Именно на это положение Лосев обращает внимание читателей «Античного космоса», подчеркивая: «...закон противоречия только и возможен на основе закона диалектического совмещения противоречия»[11]. Это же положение можно считать исходным и в философии Николая Кузанского, что подтверждается приводимыми Лосевым ссылками на тексты трактата «Об ученом незнании». Так, например, в указываемом Лосевым[12] фрагменте из 4-й главы трактата Кузанец развивает тезис о совпадении противоположностей в очень интересном направлении. А именно — раз в абсолютном максимуме противоположности «еще» совпадают, это означает то, что максимум, содержа (охватывая) в себе и то и другое, одновременно есть и то и другое, или, говоря словами Николая Кузанского, «абсолютный максимум пребывает в полной актуальности, будучи всем, чем он может быть»[13]. В этих формулировках также можно увидеть аналогию с неоплатоническим учением Дамаския и Прокла, равно как и с утверждениями Псевдо-Дионисия Ареопагита. В связи с этим не исключено, что Лосев косвенным образом хотел обратить внимание читателей, с одной стороны, на реально осуществившуюся в трактатах Кузанца возможность плодотворного применения античной диалектики к осмыслению христианского религиозного опыта и, соответственно, мировоззрения в целом.

В главе «Имя и его диалектика» (в рамках анализа «тетрактиды А», то есть сущности) Лосев обосновывает особую — энергийную связь самой сущности и имени этой сущности[14], утверждая: «имя сущности есть смысловая энергия сущности»[15], и, в качестве иллюстрации к этому тезису среди прочих текстов приводит латинскую цитату из трактата «Об ученом незнании», в которой затрагивается проблема именования Абсолюта. Николая Кузанского проблема именования интересовала в одном из своих аспектов, а именно — с точки зрения именования Абсолюта, чему и посвящены 24—26 главы первой книги трактата «Об ученом незнании». Внимание Лосева привлек фрагмент 24 главы «Об имени Бога и утвердительной теологии», в котором Кузанец говорит о практической невозможности для обычного рассудка выйти за пределы противоположностей, чтобы охватить то, что превышает эти самые противоположности и предшествует им: имя максимума должно быть максимальным (потому и имя максимума есть максимум). Но, как пишет Кузанец, «поскольку имя Божие есть Бог (nomine Deus sit Deus), Его имя тоже знает только тот ум, который сам есть максимум и сам есть максимальное имя»[16]. Николай Кузанский не стал в указанном месте подробно и детально анализировать принципы учения об именах (восходящего к Платону и неоплатоникам), ограничившись указанием различий между утвердительным (катафатическим) и отрицательным (апофатическим) методами богословия (опираясь на учение Псевдо-Дионисия Ареопагита), а также важным указанием на применявшийся в античности способ именования богов «исходя из отношения к творению», то есть с учетом интерпретации. Отметим, что затронутая Николаем Кузанским проблема имени Божия оказалась одной из центральных при решении вопросов философского обоснования почитания Имени Божия (ономатодоксии) в начале ХХ века. А.Ф. Лосев принимал самое активное участие в философской разработке этой темы в начале 20-х годов, о чем свидетельствуют опубликованные тезисы его докладов, посвященных этой теме, а также письмо (январь 1923 г.) о. Павлу Флоренскому с указанием на подготовленную Лосевым специальную работу по этим вопросам[17].

Привлекли внимание А.Ф. Лосева и использовавшиеся Николаем Кузанским геометрические аналогии. Так, в 11-й главе 2-й книги трактата «Об ученом незнании» рассматривается принцип сферичности, который, в соответствии с традиционным космологическим воззрением, лежит в основе устройства мироздания, и предполагает фиксацию какого-либо столь же принципиального центра этой сферы. Вывод, к которому приходит Кузанец, применяя в данном случае свою теорию максимума, отличается известного рода логичностью и, одновременно, неожиданностью для тех, кто еще не был знаком с этой теорией: признавая Вселенную максимумом (хотя и ограниченным — конкретным) и вместе с тем считая, что принципом ее строения является сферичность, приходится согласиться с тем, что она будет сферой с максимальным (бесконечным) диаметром. Но у бесконечной сферы диаметр будет совпадать с окружностью, точно также и центр этой самой сферы будет должен совпадать с окружностью, каковое условия вряд ли может быть соотнесено с каким-либо из существующих астрономических тел. Поэтому Кузанец считает: следует признать, что «как Земля не центр мира, так сфера неподвижных звезд не есть его окружность...»[18], то есть принятая в качестве исходной принципиальная схема мироздания теряет физическую ограниченность и представлявшуюся ранее очевидной наглядность. Другими словами, мироздание имеет не физические границы, а ограничено на самом деле чем-то принципиально иным — тем, что не есть мироздание. Если не упускать из виду того, что в подлинном смысле слова, согласно предлагаемой теории, бесконечен только абсолютный максимум, можно согласиться с такой постановкой проблемы: «хотя этот мир не бесконечен, однако его нельзя помыслить и конечным, поскольку у него нет пределов, между которыми он был бы замкнут!»[19]. Доводя до логического завершения использование геометрических аналогий в богословском аспекте понимания мироустройства, Кузанец пишет: «Кто центр мира, то есть Бог благословенный, тот и центр Земли, всех сфер и всего в мире; он же одновременно — бесконечная окружность всего»[20].

Следующее обращение А.Ф. Лосева к философскому творчеству кардинала Николая Кузанского было связано с тем, что в 1935 г. Институт философии Академии наук, которым в то время руководил П.Ф. Юдин, обратился к Лосеву с предложением[21] о переводе на русский язык нескольких трактатов Кузанца для последующего их издания в составе отдельной книги. Такое же предложение, по всей видимости, было направлено и С.А. Лопашову, взявшему на себя труд по переводу первой строго философской работы Кузанца — «De docta ignorantia». Результатом этой напряженной и кропотливой работы стала вышедшая в 1937 г. в издательстве «Соцэкгиз» книга «Николай Кузанский. Избранные философские сочинения», в которую вошли выполненные Лосевым переводы трех трактатов — «О неином», «О бытии-возможности» и «Об уме» с краткими комментариями (в основном — филологического характера). Очерк жизни и деятельности Кузанца, как и комментированный перевод труда «Об ученом незнании», были сделаны С. Лопашовым. Чуть более сорока лет это издание было основным источником сведений о философии Николая Кузанского и единственной публикацией его трудов на русском языке. Отметим интересное обстоятельство: в архиве А.Ф. Лосева сохранился перевод трактата Николая Кузанского «De non aliud» («О неином»), который в некоторых малозначительных деталях отличается от текста, опубликованного в издании 1937 г. Эти отличия вполне можно объяснить как редакторской правкой, так и дальнейшей авторской шлифовкой на стадии подготовки рукописи к печати, но некоторые обстоятельства[22] позволяют предположить, что указанный перевод был практически подготовлен к изданию еще до ареста Лосева весной 1930 г. и предназначался для совершенно другого издания. В пользу этого предположения служит и упоминание в Предисловии к «Истории эстетических учений», датированном декабрем 1934 года: «Эта же позиция [страсть к виртуозности мысли — С. Я.] заставила меня любить Николая Кузанского, из которого я перевел самый головоломный трактат, открывающий, однако, перспективу на всю новую философию с высоты зрелого и перезрелого средневековья, и которому посвятил тоже немалое сочинение, ныне наполовину утраченное»[23]. Приводимая характеристика «головоломный»[24] с полным основанием может быть отнесена к тексту трактата «О неином», что и отмечалось Лосевым в примечаниях к изданию текста в 1937 г. Однако сделать окончательный вывод о времени и целях создания А.Ф. Лосевым перевода указанного трактата не представляется в настоящее время возможным.

Кроме этого перевода сохранился фрагмент (начальная часть какой-то значительной по объему рукописи), опубликованный в юбилейном издании «А.Ф. Лосев — философ и писатель» (2003) под условным названием «Николай Кузанский и антично-средневековая диалектика», также свидетельствующий о заинтересованности Лосева творчеством Кузанца. В изданном тексте встречаются неоднократные обращения к трактату «О неином»[25] и только к нему. Появление таких обращений в стройном лосевском изложении неоплатонической диалектики, на наш взгляд, можно было бы рассматривать как свидетельство возможной связи (например — включения в состав единой работы) имеющегося в архиве перевода и данного фрагмента.

Важной особенностью осмысления А.Ф. Лосевым творчества Кузанца в 30-е годы можно считать обращенность к специфике используемой в трактатах кардинала терминологии в аспекте ее своеобразия и возможных историко-философских параллелей. Об этих же особенностях терминологии, допускающих различные трактовки изложенного материала, в том числе и неоднозначные в плане оценки ортодоксальности автора, А.Ф. Лосев счел необходимым напомнить и при новом обращении к творчеству Кузанца — в своем труде «Эстетика Возрождения» и при переиздании переводов в составе двухтомника Николая Кузанского (изд. «Мысль», 1979—1980).

Рассматривая позицию Кузанца в вопросе о творческих способностях человека-творца в общем контексте переосмысления значимости категории творчества у некоторых мыслителей эпохи Возрождения, Лосев считает, что Николай Кузанский, трактовавший божественное творчество по аналогии с деятельностью художника, сумел сохранить в решении этого вопроса соответствие церковному вероучению (в отличие, например, от Джованни Пико де Мирандола), утверждая, что принцип ограниченного в своих возможностях творчества получен человеком от самого Творца, не ограниченного в своих возможностях[26]. Философию Николая Кузанского А.Ф. Лосев в «Эстетике Возрождения» продолжает трактовать как многоплановое явление, в основе которого лежит своеобразная интерпретация неоплатонизма[27]. О влиянии выдающихся неоплатоников на теоретические построения Кузанца в той или иной степени говорили практически все исследователи его творчества. Принципиальной особенностью античного неоплатонизма, космологичного по сути своей, можно считать отсутствие (да и, собственно говоря, принципиальную невозможность) учения об абсолютной Личности, творящей мир из ничего по своей воле, и о трансцендентности такой Личности по отношению к сотворенному миру. Эти и некоторые другие элементы характеризуют как раз средневековую, теологичную, по выражению Лосева[28], модификацию неоплатонизма, которая и была воспринята Николаем Кузанским в качестве основы для его онтологических и гносеологических построений. И хотя в своем исследовании А.Ф. Лосев неоднократно говорит о «пограничном положении» некоторых утверждений Кузанца по отношению к католической доктрине, в целом он всё же склонятся к тому, чтобы согласиться с мнением об отсутствии в трактатах Николая Кузанского принципиальных разногласий с церковным вероучением[29]. Осужденное католической церковью в XIII в. учение о тождестве содержания концептов «Бог» и «всё», по всей видимости, может считаться результатом именно эманативного понимания творения мира (в рамках иной модификации того же неоплатонизма). Как утверждает Лосев, подобное понимание не было свойственно не только Николаю Кузанскому, но и автору ареопагитского корпуса, оказавшему огромное влияние на последующее развитие философии и богословия[30].

К несомненным чертам «новаторства» в творчестве Кузанца А.Ф. Лосев относит, в первую очередь, использование арифметических и геометрических аналогий для разъяснения некоторых философских и теологических положений, в частности — проблемы соотношения конечного и бесконечного[31].

При анализе вариантов последующего развития пантеистических и имманентистских тенденций эпохи Возрождения Лосев выделяет несколько историко-философских крайностей, к которым, в частности, он относит субъективизм и панлогизм: неограниченное стремление к рационализированию, выражающееся, в предельном случае, в конструировании образа действительности из «гипостазированных понятий»[32], так и чрезмерное преувеличение роли субъективного мышления, фактически исключающее связь этого мышления с объективной действительностью. Как показывает в своем исследовании А.Ф. Лосев, Николаю Кузанскому удалось устоять против подобных искушений, что составляет его несомненную заслугу в истории философии.

______________________________

1 Флоренский Павел свящ. Столп и утверждение истины. М., 1914. С. 156—157.

2 Один из разделов этой книги специально посвящен изучению проблемы т.н. онтологического доказательства у Николая Кузанского (Франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. Минск — М., 2000. С. 582—588).

3 См.: Гайденко П.П. Вл. Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001. С. 256 (прим. 38).

4 Франк С.Л. Сочинения. М., 1990. С. 184.

5 Об отношении Лосева к Николаю Кузанскому см.: Яковлев С.В. «"Античный космос" А.Ф. Лосева и учение о максимуме Николая Кузанского» // Лосевские чтения. Материалы научно-теоретической конференции «Цивилизация и человек: проблемы развития». Южно-Российский государственный технический университет. Новочеркасск, 2004. С. 18—23; Тахо-Годи Е.А. О восприятии Николая Кузанского А.Ф.Лосевым: новые архивные материалы к теме // Наследие Николая Кузанского и традиции европейского философствования (Verbum. Вып.9). СПб., 2007. С. 235—252 (переиздан в 2007); Шталь Х. «Единое» Платона — корень «неиного» Николая Кузанского? Статья Алексея Лосева о трактате «De li non aliud» // Вопросы философии. 2008. № 6. C. 106—121.

6 Работа о Николае Кузанском, упоминаемая не только в лагерных письмах к В.М. Лосевой, но и в Предисловии к «Истории эстетических учений», датированном декабрем 1934 года (Лосев А.Ф. Форма. Стиль. Выражение. М., 1995. С. 331), была сдана в типографию г. Тверь незадолго до ареста А.Ф. Лосева. Ее сохранившийся фрагмент опубликован в юбилейном издании: Тахо-Годи А.А., Тахо-Годи Е.А., Троицкий В.П. «А.Ф. Лосев — философ и писатель» (М, 2003. С. 326—345).

7 Лосев А.Ф. Античный космос и современная наука // Лосев А.Ф. Бытие. Имя. Космос. М., 1993. С. 70.

8 Там же. С. 93.

9 Дальнейшие рассуждения изложены по первым главам трактата «Об ученом незнании», на которые ссылается А.Ф. Лосев в «Античном космосе». См.: Николай Кузанский. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1979. С. 51—57, 72—76, 83—86.

10 См.: Асмус В.Ф. Избранные философские труды. В 2 т. Т.2. М., 1971. С. 433.

11 Лосев А.Ф. Античный космос... С. 119. Выделено автором — С.Я.

12 См.: там же С. 373.

13 Николай Кузанский. Сочинения... Т. 1. М., 1979. С.54.

14 Историко-философскому и диалектическому исследованию проблем имени и именования посвящена «Философия имени» (1927 г.), но в том или ином виде вопросы, связанные с этой проблемой, затрагиваются и в некоторых других произведениях, среди которых следует указать готовившийся к печати труд «Вещь и имя» (в настоящее время опубликованы 4 обнаруженные в архиве части из написанных пяти), небольшие по объему работы по истории и теории имяславия, а также доклады, тезисы докладов и заметки по этой тематике. Публикации: Лосев А.Ф. Имя. Сочинения и переводы. СПб., 1997; Лосев А.Ф. Личность и Абсолют. М., 1999. С. 225—376.

15 Лосев А.Ф. Античный космос... С. 156.

16 Николай Кузанский. Сочинения... Т. 1. С. 89.

17 Текст письма, прилагаемые тезисы об Имени Божием и черновик тезисов с исправлениями о. Иринея опубликованы: Лосев А.Ф. Имя. Сочинения и переводы. СПб., 1997. С. 56—61. Отметим, что тема, названная в письме к о. Павлу, «чисто философские тезисы имяславия» совпадает с сохранившимся заголовком пятой части работы «Вещь и имя» — «Философские тезисы ономатодоксии», что может свидетельствовать об объеме проделанной теоретической работы, результатом которой стала целая глава значительного по объему сочинения, каковым является «Вещь и имя» (в данном случае мы придерживаемся того мнения, что работу «Философия имени», по словам самого Лосева, написанную в 1923 г., вряд ли можно рассматривать как произведение, целиком направленное исключительно в защиту имяславия).

18 Николай Кузанский. Сочинения... Т. 1. С. 131.

19 Там же.

20 То же. С. 132.

21 См.: Тахо-Годи А.А. Лосев. М., 1997. С. 241.

22 Машинописный экземпляр перевода с авторскими рукописными вставками иноязычных терминов был возвращен А.А. Тахо-Годи в 1995 г. из архива ФСБ вместе с другими материалами, изъятыми у Лосева при аресте в апреле 1930 г.

23 Лосев А.Ф. Предисловие к "Истории эстетических учений"... С. 331.

24 Ради терминологического интереса отметим, что трактат Прокла «Первоосновы теологии», значительная часть перевода которого была опубликована уже в «Античном космосе», Лосев позднее, в «Истории античной эстетики», назвал «абракадабренным» (Т. 7. Ч. 2. С. 28).

25 См., например, сс.: 339, 340, 341, 344.

26 « ...Он дает нам свой живой образ, в соответствии с которым мы можем если не образовывать всё, как Он сам, то ассимилировать всё и сообразовываться со всем» // Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1998. С. 311.

27 Там же. С. 294.

28 Там же. С. 93.

29 Там же. С. 296, 299.

30 Там же. С. 30—33.

31 Там же. С. 298.

32 Лосев А.Ф. Античный космос... С. 75.

К содержанию Бюллетеня

Наши публикации

Вы можете скачать Двенадцатый выпуск Бюллетеня /ЗДЕСЬ/







'







osd.ru




Instagram