СЕМИНАР «РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ»

29 ОКТЯБРЯ 2009 ГОДА. Лекция на тему: «Чуковский и философы». Лектор – Лев Дмитриевич Усачёв.

Тезисы.

С именем Корнея Чуковского связано много легенд и мифов. Одна из них - такова

Добрый дедушка Корней
Только сказки для детей
Сочинял.
И никто не знает толком,
Что усталым белым волком
Он бывал;
Что имел он тьму вопросов
И вообще-то как философ
Начинал.

Поэтому задача лекции – приоткрыть внутренний мир Корнея Чуковского – знаменитого сказочника, переводчика, критика, литературоведа, мемуариста, психолога и парадоксальным образом забытого «социального философа».
Лекция посвящается светлой памяти Чуковского. 28 октября 2009 года исполнилось 40 лет со дня его смерти.
Прожил он 87 лет и умер от желтухи в Кунцевской больнице. «Чуковский очень не хотел умирать» (воспоминания В.Непомнящего и А.Вознесенского). «Но не хочу, о други, умирать!» (цитаты из стихов Пушкина, Лермонтова и Блока). Страстная безумная тяга к созидательному труду, к жизни была характерна для Чуковского.
Родился он в Петербурге – 1 апреля 1882 года. Он – незаконнорожденный сын крестьянки Е.О.Корнейчуковой – был выгнан из 5-го класса гимназии по «указу о кухаркиных детях». Лев Коган указывает другую причину исключения из гимназии: посещение г.Корнейчуковым лекции по философии (профессор Ланге читал лекцию на тему «Иммануил Кант»). Чуковский и впрямь был на этой лекции, но в качестве оправдания сослался на свой интерес к строкам из «Евгения Онегина»: «Поклонник Канта и поэт». Интерес к поэзии и философии был у него огромный. Он сочинял своего «Одесского Евгения Онегина» и без разбору самостоятельно конспектировал труды Бокля, Дарвина, Спенсера, Михайловского, Спинозу, Канта, Гегеля, Маркса и Энгельса, греческих философов, Бердяева и др. Позже он сожалел, что не стал философом (помешала ранняя женитьба на М.Б.Гольдфельд и необходимость работать «фельетонистом по пятачку за строчку»). Он создал свою всеобъемлющую философскую систему «самодавления и самоцели в природе», излагал её где попало и кому попало. Друг Чуковского – будущий теоретик сионизма В.Жаботинский оценил труд начинающего философа и устроил его статью об «искусстве ради искусства» в газету «Одесские новости». Осенью 1901 года статья, озаглавленная «К вечно-юному вопросу» увидела свет.
Статья написана тяжеловатым языком. Но мысль там заложена простая. Чуковский пытался примирить две противоположные эстетические позиции – утилитаристов и сторонников чистого, независимого искусства. Он рисует следующую схему: к некоему центру сходятся прямые линии; в центре написано слово «Жизнь», на радиусах – все общественные проявления человеческого бытия – нравственность, наука, любовь, искусство, патриотизм, религия и т.д.; все линии ведут к одной цели, но ни наука, ни любовь, ни искусство не подозревают об этой цели; более того, они не должны подозревать об этой цели ради успешного её достижения, они должны считать себя самодостаточными.
Самозабвенному служению литературе посвятил Чуковский всю свою долгую жизнь. Это – выбранный им путь. При этом он очень остро переживал само слово «Жизнь». Оно имело для него почти религиозный смысл. Рассказ о поездке Чуковского в Англию в 1903 году. «Цель всякого знания и работы – жизнь…» (Спенсер), «Мой Бог – жизнь, всё равно где, всё равно какая –бессвязно плетущаяся, вне доктрин, вне наших систем, вне наших комментариев, вне нашего знания» (дневниковые записи Чуковского на обратном пути в Россию).
Чуковский вернулся в Одессу, побывал на восставшем броненосце Потёмкине, уехал в Петербург. Там – его литературная деятельность, издание сатирического журнала «Сигнал». Знакомство с Фёдором Сологубом, философом и поэтом, превозносящем смерть, слабость, распад. «Что я могу? Как помогу?». Чуковский этому противопоставляет свои стихи из сказки «Телефон»: «Если могу – помогу». В каждом талантливом писателе Чуковский пытался подметить это жизнеутверждающее начало. Он нашёл его в конце концов и у Сологуба, и у Леонида Андреева, и у Максима Горького, которого назвал «ненасытным жизнелюбцем».
Ненасытно любя жизнь, Чуковский крайне резко и отрицательно относился ко всякой регрессивной, мёртвой мысли. Полемика с Мережковским, которого «неистовый Корней» упрекал в овеществлении души, неумении понять и почувствовать живую душу человека. Мережковский, соглашаясь с такой оценкой, ответно упрекал критика в бессердечии. При этом оба мыслили примерно в одном направлении. Мережковский говорил о «Грядущем Хаме», а Чуковский о «Нате Пинкертоне», в образе которого придёт к современной интеллигенции её новое божество.
Статья о смерти интеллигенции «Нат Пинкертон и современная литература», где обсуждается и осуждается (впервые в истории человеческой мысли) такое явление как кинематограф – оказалась пророческой. Её читал и оценил Лев Толстой. Вокруг неё разгорелся спор между Василием Розановым и Чуковским. «Кто же судит о человеке по развлечениям?» - риторический вопрос В.В. Но, - возражает К.И., – «Разве случайность, что именно греки создали олимпийские игры, англичане – футбол, а мы, русские, лапту? Ведь есть же в этом «закон». И мне сдается, в игре и люди, и классы, и нации даже виднее, чем в «деле». В «деле» многое делается насильно, нехотя, по общему шаблону, против воли, а игра для проявления душевных особенностей дает широчайший простор». Дальнейшая полемика с В.Розановым в печати, доходящая до открытых обвинений в мелочности (со стороны Розанова), в двуличности и равнодушии ко всему (со стороны Чуковского). «Где же ваше жизнелюбие?» - спрашивает Корней Иванович философа в открытом письме.
Для Чуковского самое святое, самое главное – любить жизнь. В своих произведениях, особенно в сказках, он неукоснительно следовал этому завету, прославлял жизнь. Его книга о русском языке называлась «Живой как жизнь». В кругу друзей, знакомых К.И. всегда был весел, приветлив, бодрился. Но мысль о смерти преследовала его всегда. Это связано, по-видимому, с бессонницей, преследовавшей его с двадцатилетнего возраста. «В неcпанье ужасно то, что остаешься в собственном обществе дольше, чем тебе это надо. Страшно надоедаешь себе - и отсюда тяга к смерти: задушить этого постылого собеседника, затуманить, погасить. Страшно жаждешь погашения этого я. У меня этой ночью дошло до отчаяния» (дневник Чуковского).
Спасало Корнея Ивановича и в молодости и в старости одно драгоценное свойство. «Назло всем передрягам и дрязгам вдруг ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, почувствуешь сильнейший прилив какого-то сумасшедшего счастья. Особенно в такие периоды, когда надлежало бы хныкать и жаловаться, вдруг вскакиваешь с постели с таким безумным ощущением радости, словно ты пятилетний мальчишка, которому подарили свисток» (статья «Как была написана Муха-Цокотуха»).
До конца не покидало Чуковского чувство светлой благодарности – просто за то, что ты есть. Рядом с понятием «Жизнь» Чуковский ставил такие понятия как «Музыка» и «Бог». Но с верой и музыкой у него не ладилось. «Я не верю в Бога и ничего не смыслю в музыке», - признавался он в дневнике после встречи летом 1968 года с Марией Юдиной. Неужели таков итог его жизни?
Смерть и похороны Корнея Чуковского. Валентин Непомнящий вспоминает руку умершего, торчащую из-под простыни и до побеления стиснутую в кулак.
Что это – воля к жизни? Или нечто иное? Может быть, Чуковский, умирая, вдруг воскресил в памяти стихи английского поэта Браунинга, которые сам, находясь в Лондоне, перевёл вольным стилем:

Слабеющим ухом я слышу вопрос:
«Теперь оставляя земное,
Не видишь ли мир яко сонмище слёз?»
Нет, Отче, я вижу иное.

Лекция читана 29 октября 2009 года в Фонде «Русское зарубежье»

• О Семинаре и организаторах

• Материалы докладов

• Программы Семинара

  

• Архив семинара "РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ (традиция и современность)"