История домов в воспоминаниях жителей Арбата

Воспоминания Аллы Евгеньевны Кулевской (история дома 20 в Денежном переулке). Страница 3.

Стр.: [1], [2], 3, [4]

Трудно, очень трудно было жить в этой взрывоопасной смеси представителей классов рабочих и крестьян и межклассовой прослойки — интеллигенции. Особенно тяжело было вторым: «В Москве все по-старому. За стеной хрипит патефон, у Тольки ревет приемник, у нас в комнате адский холод» (из письма наших родственников в Ленинград, где мы с мамой были в марте 1938 г.) А дети как-то приспосабливались друг к другу, находили общий язык, вместе гоняли мяч и лазали по заборам. Даже часто складывалось простое советское семейное счастье из абсолютно разных людей, непонимающих друг друга и от того страдающих всю жизнь, а чаще разбегающихся в свои разные несовместимые миры.

В доме было много печей, покрытых белыми с голубыми каемками изразцами. Печи мы топили до самого переезда в 1-ый Щипковский пер. в 1958 г. В нашей комнате печь была простая, а в парадных комнатах (залах) даже фигурные и декорированные.

В семейном архиве среди старых довоенных писем сохранился документ, датированный 1933 годом и выданный, вероятно, жильцу — ответственному за порядок в доме (раньше были такие ответственные в каждом доме, каждой квартире) под названием «Трест Мосгортоп». Это — заявка на печное отопление дома №20, которая несет в себе много информации о доме: количество жильцов, квартир, их метраж, размер кухонь, количество голландских печей, времянок и плит (в нашей квартире была 1 (одна!) плита на всех) и т.п. Из этого документа видно, что в доме под номером 20, состоящем из трех строений, было 8 квартир общей площадью 713, 66 кв. м, из них кв.№1 — 193, 28 кв. м и т.д. Между этими тремя двухэтажными домами был большой двор, а за домом, расположенным в глубине двора, был проход, длинный, темный и сырой, через который мы выходили в Плотников переулок — в булочную, за керосином, в душ, в поликлинику для научных работников, куда была прикреплена моя мама. А в соседнем доме (№ 22) долгое время располагался медицинский вытрезвитель, и мы, «дети Арбата» слышали вопли энергично сопротивляющихся пьяных москвичей.

Во дворе росли тополя, и еще помню много «золотых шаров» и сирени. «Золотые шары» мы даже привезли на дачу и они долгие годы цвели на нашем садовом участке.

Тополя срубили, а заборы между домами унижтожили во время войны, чтобы освободить место для аэростата, которые со всех дворов поднимали в воздух на металлическом канате во время бомбежек для преграждения пути немецким бомбардировщикам. А на чердаке дома мы помогали тушить «зажигалки», засыпали их песком, который был заготовлен в мешках и ящиках и хранился здесь же, на чердаке.

История владения, на котором расположен дом — деревянный на каменном фундаменте — прослеживается по архивным и справочным документам за период после 1812 года до 1915 г.

Когда именно и при каких владельцах был построен дом, проследить не удалось. После войны 1812 года эти земли, включая и соседний дом 22, принадлежали Свечиным; 30—40-е гг. ими владел статский советник граф Каховский (был в ссылке в России), 50—60-е годы — дворянин Либавский; 60-е годы — штабс-капитан Бакин; в 70-е годы землю покупает Языкина, в конце 70-х годов землю приобретает молодой юрист Михаил Петрович Сальков, затем земля и, вероятно, дом, переходят по наследству его вдове, во всяком случае в 1911 г. («Вся Москва») дом числился за Киселевой Варварой Фирсовной, а затем за Е.В. Грамотиной, происходящей из купеческого рода и ставшей впоследствии женой статского советника дворянина Грамотина (?). Она и была последней владелицей дома и земельного участка.

Поскольку уже в 20-е годы в доме значительную часть комнат занимала семья С.В. Маркова, можно предположить с большой степенью вероятности, что он снимал ещё до революции весь дом и жил там со своей большой семьей до тех пор, пока советская власть его не потеснила и подселила к нему многочисленных соседей из разных классов и прослоек.

В октябре 1941 года мы вынуждены были покинуть Москву (немцы были уже близко к Москве), так как Мосэнергопроект, где работал мой отец, эвакуировали на Север, в г. Котлас, и его сотрудники вместе с семьями в переполненном людьми и вещами поезде двинулись подальше от фронта.

Бабушка Москву не покидала, пережив все паники и бомбежки в этом доме. Мы незаконно вернулись в Москву уже летом 1942 года, и до самой ее смерти мы провели эти страшные дни рядом. Хорошо помню, как она учила меня вязать крючком варежки для отправки на фронт мерзнущим солдатам. Она работала в артели надомницей, вязала носки и варежки, и я ей помогала — вязала варежки, а она — носки. Носки я вязать так и не научилась, а варежками снабжала всю семью и даже подруг и в войну, и в послевоенные годы. За работу в артели бабушка получала не иждивенческую, а рабочую (может быть служащую — по ней продуктов выдавали поменьше) карточку. Как я узнала много позже, свой паек она отдавала детям (а основным «дитем» была я, так как жила рядом), а сама настолько ослабла от голода, что не могла уже вставать с постели и умерла от истощения в 1943 году.

Стр.: [1], [2], 3, [4]

• История домов в воспоминаниях жителей Арбата

• Память Арбата

• Арбат