Бюллетень. Номер шестой. Культурная и научная жизнь «Дома А.Ф. Лосева».

А.А. Тахо-Годи. Выступление на презентации книги В.П. Троицкого. Страница 1.

Стр.: 1, [2]

Дорогой Виктор Петрович, дорогие друзья! Сегодня говорили о том, что перед нами – таинственный человек. Я могу это еще раз подтвердить. Хотя книгу свою он написал в «тесном содружестве» с Алексеем Федоровичем, однако, как вы все знаете, к Алексею Федоровичу так и не пришел, лично знаком не был. А почему? Это, между прочим, загадка. Может быть – это скромность невероятная. Может быть – смирение. А может быть и гордость, что «я не такой, как все. Все идут, ая вот и не приду». Так подумал и не пошел.

Ну, трудно, конечно, судить, потому что душа ведь границ не имеет, судя по Гераклиту. Я очень давно люблю один его фрагмент, сорок пятый по Дильсу, о том, что «границы души ты никогда не отыщешь». Это «psychēs peirata». Классики здесь сидят, они знают, что это – границы души. Потому что, оказывается, логос души такой глубокий (там прямо стоит этот эпитет «глубокий»), что добраться до души, до ее границ – невозможно. А как понимать «логос», в данном случае никто из переводчиков не знает, потому что в греческом языке «логос» имеет более шестидесяти значений. Поэтому переводить просто как «мера», «объем» или, как Михаил Леонович Гаспаров перевел, «разум»– вряд ли можно. Во всяком случае, логос бездонен. Логос души. Ну а по-русски – «чужая душа – потемки». Вот и всё, попросту говоря.

Придти-то Виктор Петрович не пришел. Из-за чего – мы не знаем. Ну а письмо написал. Письма Троицкого я все сохраняю. Все его, так сказать, «преступления» хранятся у меня в архиве. Ив 1978 году он прислал не просто письмо, а еще и стихи прислал. Еще будет отнекиваться, может быть. Но целая поэма! Между прочим, в трех частях. Одна – о микрокосмосе, другая – о макрокосмосе, а третья часть – это Человек. Очень интересная поэма. Молодой человек пишет в письме, что о метафизических предметах лучше выражаться стихами, а вовсе не прозой. И, между прочим, он абсолютно прав, потому что древние (здесь сидящие философы и филологи-классики об этом знают)– и Парменид, и Эмпедокл – любили писать стихами. Гераклит – вообще загадки загадывал метафорические. Конечно, стихами метафизику легче выразить. Недаром самый поздний жанр в греческой литературе

– это проза. Попробуйте-ка в прозе всё ясно и четко сказать. Как Фихте определил, а потом и Лосев, «выразить ясно, как Солнце». Конечно, это очень трудно. Вот и у Виктора Петровича были сначала стихи.

Позже Виктор Петрович стал сообщать нам о разных событиях собственной жизни. Конечно – научной жизни. О том, что у него целых четыре статьи об информации и о соотношении ее с категорией времени. Уже тогда очень серьезно этот человек занимался наукой. А ведь он был офицер – офицер и математик, еще совсем молодой, юный. Мы узнавали из писем Виктора Петровича, что он, например, простоял в длинной очереди два часа в Харькове, где был в командировке. Продавали второе издание «Эстетики Возрождения». Простоял, но так и не купил – не досталось. Или: как он рад, что получил от нас «Эстетику Возрождения» (мы ему послали), что получил журнал «Студенческий меридиан» (здесь сидит Ю.А. Ростовцев, издатель этого журнала), а там печатались беседы Лосева с вымышленным собеседником, с неким Чаликовым. И Виктору Петровичу очень эти беседы понравились, он чрезвычайно ими заинтересовался. Потом, в каком-то письме, вдруг такое замечание: «Чувствую в себе призвание ученичества». Вот о чем он уже думает. Ученичество. Значит, хотелось бы поучиться у Лосева. А в другом письме пишет: «Как бы хотелось прикоснуться к первоисточникам». Не к книгам, а к первоисточникам. А первоисточники – это значит архивы. Так что, видите, намерения были абсолютно точные, а все не приходил к Алексею Федоровичу. Между прочим, сообщал в письмах, что он на юбилеях Лосева был, но, видите, – не пришел. Вскоре всё и разрешилось само собой, когда Алексей Федорович скончался, и мне пришлось тогда Виктора Петровича призвать, попросту говоря, чтобы больше он не скрывался, чтобы появился, наконец, тем более что уже началось издание книг Алексея Федоровича. Мне показалось, что «Античный космос и современная наука»

– самое подходящее для Виктора Петровича, потому что и математик, и голова философская, и стиль свой есть прозаический, и ясность ума есть.

Но все-таки характер его еще долго оставался несколько загадочным. В одном из писем он вдруг сообщает (уже после того, как мы с ним познакомились): «Был на кладбище [на Ваганьковском кладбище]. Был у могилы. Мы так хорошо помолчали с Алексеем Федоровичем». Видите – помолчали. Я невольно вспомнила книгу (Алексей Федорович ее любил) «О мистическом молчании греческих философов». Был такой Одо Казель, который в девятнадцатом году в Германии (а уж что там творилось в Германии в 1919 году!) написал эту книгу. У нас было два экземпляра этой книги.

Стр.: 1, [2]

• Культурная и научная жизнь «Дома А.Ф. Лосева»

• Содержание бюллетеня