Бюллетень. Номер девятнадцатый.

Л.А. Гоготишвили. А.Ф. Лосев как субъект и объект тезаурусного исследования (к постановке вопроса) [1]

1. Тезаурусный аспект наследия Лосева. В своих многочисленных историко-философских исследованиях, а также в теоретических трудах (если в них затрагивались существенные философские традиции или их представители) Лосев часто прибегал к операциональным построениям, схожим с приемами, используемыми сегодня при составлении тезаурусов. С особой наглядностью это проявилось во втором восьмикнижии ― в «Истории античной эстетики» (ИАЭ), особенно — в ее восьмом томе [2]. В приведенных тут подробных итоговых терминологических (и понятийных) сводках по всему исследовавшемуся периоду можно усмотреть также, помимо собственно «тезауруса» (в современном понимании), и серьезную рефлексию над принципами его построения. Склонность к «тезаурусным штудиям» проявилась уже у раннего Лосева, в первом восьмикнижии. Так, в «Очерках античного символизма и мифологии» (ОАСМ [3]) мы имеем дело (в частности — в главах о Платоне) со скрупулезным — и, несомненно, тезаурусным по духу и букве — анализом философской терминологии.

2. Лосев как теоретик и практик тезаурусных штудий. Разумеется, Лосев (как ранний, так и поздний) стремился учесть все доступные ему научные достижения в данной области, существенно уточняя и развивая соответствующую методологию. Но этим дело не ограничилось. Судя по некоторым фрагментам из лосевских текстов, можно полагать, что Лосев стремился не только скорректировать имевшиеся в то время приемы (или найти новые алгоритмы применения известных приемов), но и разработать свой оригинальный метод построения тезауруса. Во всяком случае, в особенно интересной для нас третьей части ОАСМ («Терминология учения Платона об идеях») Лосев, переходя во втором разделе — после подробного обзора терминологии по всем диалогам — к ее «Систематическому анализу», открывает этот раздел двумя параграфами: «Общая задача» и «Общий метод» (ОАСМ, 229—230), по сути, излагая свою программу тезаурусного исследования. Его цель сформулирована здесь следующим образом: вслед за первичным сбором терминологического материала намечено «отыскание и формулировка основного и исходного, первичного значения» обследованных терминов, а затем «выведение из этого основного значения всех возможных и реально наличествующих значений у Платона», после чего описываются способы решения этих задач: «необходимо произвести как бы полную переоценку всего эмпирически нами изученного материала. <…> перенестись в совершенно иную плоскость. Если до сих пор мы всматривались в каждый отдельный текст и выискивали в нем всякие заметные глазу уклоны мысли Платона, то теперь необходимо <…> множество, выражаясь по-платоновски, заменить целостью <…> Это означает полную перемену использованной нами методологии. Мне вполне понятны те многочисленные труженики в области филологии, которые <…> никак не могут выйти за пределы статистического подсчета… и которые никак не могут понять, <…> что, обсуждая весь статистически изученный материал вообще, in specie, как некую целость, мы, во-первых, должны отвлечься от всякого отдельного места <…>, а во-вторых, должны получить от этого рассмотрения нечто новое, что необходимо имеет значение и для каждого случая в отдельности. [Основное требование] — искать смысл не в единичном, а в общем и смысл общего почерпать не из простой суммы частностей, а из того их единства, которое само есть уже новая цельность и в этом смысле, если угодно, новая единичность… Я не знаю, как назвать этот — аксиоматический для меня — метод. Название “интуитивный”, подчеркивая непосредственность, ничего не говорит о первичности, цельности и сущности. Поэтому, не ища названия этому методу, попробуем его пустить в дело без названия. От этого мало что изменится» (ОАСМ, там же).

Легко увидеть многослойность — точнее, «четырехярусность» — структуры предлагаемого здесь Лосевым «общего метода». Предварительно собранный и статистически обработанный «единичный» по форме материал (1 ярус) должен быть подвергнут диахронической (2 ярус) и общей типологической (3 ярус) обработке, которая приведет к обобщенной цельности и, тем самым, — к новой единичности (4 ярус). В последующих главах ОАСМ Лосев рассматривает учение Платона об идеях в его развитии, т.е. вводит диахронический срез тезаурусной обработки терминологии, выделяя пять последовательных ступеней этого развития (ОАСМ, 287—708), затем производит типологический анализ всех ступеней этого учения (620—684), а в поисках новой единичности четвертого яруса проводит анализ «социальной природы платонизма» (773—904), где (в согласии с заявленным алгоритмом исследования) открывается выход на новую единичность в толковании Платона («либерально-гуманистическое обезличение Платона и — новая правда о нем» — ОАСМ, 902). Поздний Лосев не утратил интереса к этой проблеме и продолжил разработку своего метода «тезаурусного конструирования», причем как в направлении укрупнения рассматриваемых исторических периодов, так и в направлении дифференциации предмета исследования. По ИАЭ, 8 можно проследить аналогичный предложенному в ОАСМ, но более детализированный план исследования, предполагающий: выделение этапов рассматриваемой эпохи, выявление искомой терминологической номенклатуры, ее статистическую обработку, обоснование принципов классификации общеэстетической терминологии; анализ наиболее известных и значимых версий исследуемой темы (в 8 томе это, в частности, Гегель с его «общей оценкой» истории античной эстетики); реконструкцию свойственных античности типов мышления (структурно-дифференциальный, синтетически-структуральный и субстанциально-интегральный), в каждом из которых, согласно сформулированному ранним Лосевым принципу, любой конкретный термин обрастает дополнительными смысловыми нюансами (замечу без подробных пояснений, что в приведенном разделении типов античного мышления у позднего Лосева прослеживается связь с основным типологическим параметром ОАСМ — дифференциальность/интегральность, с помощью которого Лосев обосновывал существование различий в платоновских понятиях эйдос и идея). Особой графой Лосев выделяет анализ терминологических контекстов и окружения — синонимика, однокорневые слова, модификации и т.д. В этот тезаурусный каркас Лосев вписывает весь состав проанализированных им на протяжении восьми томов ИАЭ эстетических терминов, понятий и принципов — как традиционных и общепринятых (гармония, красота, подражание, очищение, симметрия, пропорции и т.д.), так и нагруженных авторским смыслом (напр., принцип тождества выражаемого и выражающего). Практически все из этих понятий и принципов рассмотрены и синхронно, и диахронически, т.е. проведены Лосевым по этапам, авторам и типам мышления.

Как видим, общие методологические принципы типологизации в исследованиях раннего и позднего Лосева в целом совпадают. Кроме того, можно констатировать, что подход позднего Лосева и метод, разработанный в ОАСМ, носят не просто «тезаурусный», но и «метатезаурусный» характер: ведь после этапа собственно тезаурусных исследований (или на фоне их постепенного развертывания) Лосевым предусматривается написание теоретического «авторского» пласта (что выходит за рамки обычного понимания тезауруса), а в качестве итога этого пласта мыслится выведение «смысловой формулы», дающей возможность выразить позицию исследуемого автора одной фразой (эта формула — аналог того поиска выхода на новую «единичность», о котором говорил ранний Лосев).

Помимо вычленения общих принципов, отдельную задачу для составления Лосевского тезауруса представляет и реконструкция характерных для Лосева частных приемов построения тезауруса. Приведу для иллюстрации всегда применявшийся Лосевым принцип проведения терминологии основного состава по разным типам мышления исследуемой эпохи или этапам развития автора (напомню, что в ОАСМ Лосев выделял у Платона пять ступеней восхождения к конечной идее — наивно-реалистическую, описательно-феноменологическую, трансцендентальную, диалектическую, аритмологическую, а, следовательно, и пять соответствующих типов мышления). Этот прием сложен для исполнения (поскольку требует систематически обоснованного выделения разных типов мышления), но в случае его адекватного применения он приводит (как это происходит у Лосева) к раскрытию новых нюансов в значении основных компонентов тезауруса (ниже будет затронут еще один из наиболее характерных лосевских приемов — работа с двоицами понятий в их комбинаторике).

3. Возможности тезаурусной рефлексии. В случае направленности тезаурусного исследования на труды самого Лосева наличие в них серьезной тезаурусной рефлексии значимо вдвойне. Дело не только в том, что в ИАЭ или в ОАСМ можно с прагматической целью «подсмотреть» некие особые лосевские приемы построения, напр., платоновского тезауруса (помимо стандартных статистических подсчетов, это, напр., исходный анализ рядов/гнезд терминов по отдельным произведениям, их типологическое сопоставление, подключение к типологическому диахронического анализа, выявление и сопоставление характерных методов мышления анализируемого автора или эпохи, проведение терминологии сквозь эти типы мышления и соответствующий анализ влияния типов мышления на изменение трактовки терминов, акцентирование внимания к соединению двух проблематизуемых терминов в общей синтаксической конструкции и др.). Дело также в том, что стратегия построения тезауруса часто (как в лосевском случае) отражает специфику терминологической практики самого составителя чужого тезауруса. Отсюда вытекает заманчивая теоретическая возможность трансформировать характерные операциональные особенности лосевских тезаурусных построений в тематические моменты тезауруса самого Лосева. Этой взаимосвязанностью метода исследования чужих текстов и метода построения собственных текстов объясняется, в частности, эффективность применения к Лосевскому тезаурусу приема составления терминологических цепочек-гнезд на основе анализа отдельных произведений с их последующим историко-типологическим сопоставлением [4]. Можно надеяться на плодотворность использования при работе над Лосевским тезаурусом и других основных характерных приемов лосевской терминологической обработки чужих смыслов.

4. Роль «понятийных двоиц» в Лосевском тезаурусе. Если смотреть на ситуацию с этим прицелом, то одним из наиболее значимых структурных принципов лосевских исследований как с точки зрения построения собственных авторских концепций, так и с точки зрения тезаурусного по типу исследования чужих смыслов является работа с двоицами понятий. Суть приема понятийных двоиц в лосевских текстах и их статус проще всего продемонстрировать на материале платоновского пласта ОАСМ, где стержневую функцию выполняет история соотношений двух базовых и тесно связанных платоновских терминов эйдос и идея (это и есть в данном случае «понятийная двоица»).

Конечно, в ОАСМ Лосев не имел возможности проявить авторскую инициативу: платоновская двоица эйдос/идея сама, что называется, напрашивается под тезаурусную лупу (Лосев не первый и не последний исследователь этой платоновской терминологической пары). Однако прием стержневых двоиц был одной из наиболее характерных и одновременно тезаурусно значимых черт лосевского модуса обращения с типологизируемыми смыслами и безотносительно к анализу терминологической комбинаторики Платона (во всяком случае ― эксплицитно безотносительно). С приемом двоиц мы встречаемся у Лосева и раньше, практически с самого начала; по всей вероятности, к началу 1920-х годов этот прием был уже сознательно избран/взращен Лосевым. Ранний Лосев практически всегда выбирал из налично данных или заново формировал для каждой книги одну или несколько понятийных пар-двоиц (ноэма/идея, идея/имя, имя/символ, имя/миф, эйдос/логос, эйдос/число, музыка/миф, музыка/математика и т.д.), целенаправленно усиливал их взаимное концептуальное напряжение и, опираясь на рассмотрение максимально детализированной структуры такого соотношения, получал возможность комбинировать его смыслы с результатами анализа других двоиц и, расширяя тем самым анализируемый смысловой континуум, выходить на типологически значимые обобщения. В те цепочки понятий каждой книги, которые, как говорилось, образуют их смысловой хребет, такие двоицы входят в качестве своего рода смысловых катализаторов, индуцирующих взаимную «круговую гравитацию» всех значимых в данном контексте понятий. В подавляющем большинстве случаев в состав основных двоиц входят заглавные (титульные) категории, входящие в названия соответствующих книг [5].

5. Комбинаторика понятийных двоиц. Вход на территорию тезауруса через ворота понятийных двоиц имеет большой потенциал в плане систематического поэтапного расширения захватываемых анализом пластов смысла. Как и в самих текстах Лосева, эффективность этого приема возрастает за счет использования многообразных возможностей «двоичной» комбинаторики понятий (условный аналог двоичного исчисления). Так, те же эйдос и идея могут (должны) входить в анализируемом тексте или экспериментально вводиться составителем тезауруса в исследовательских целях в состав других двоиц. «Валентная память» компонентов, входящих в разные двоицы, в свою очередь ведет к формированию понятийных троиц, четвериц, пентад и т.д. — напр. к смысловому полю, образуемому цепочкой (или кругом) эйдос/идея/логос/ноэма/имя/символ и т.п. «Крýгом» — потому что логически «крайние» компоненты цепочек либо сами входят в очередную двоицу, преобразуя цепочку в круг (частый случай), либо, если такой двоицы в тексте не образовалось, они могут быть введены в экспериментальную пару самим исследователем в тезаурусных аналитических целях (так в приведенном выше ряду целесообразно проверить на наличие и/или безотносительную к нему эффективность пару «эйдос/символ»).

Из такого рода (линейно-круговых) понятийных групп — либо неполных (т.е. с пропущенными понятийными звеньями), либо наращенных (с введением новых компонентов) и всегда специфично обработанных в целях данного текста — состоит в конечном счете имеющаяся во всех книгах раннего Лосева стержневая цепочка понятий, каждая из которых составляет свой сегмент в Лосевском тезаурусе. Поскольку каждая такая цепочка/круг содержит одну или несколько «ударных» двоиц, все они, как можно понимать глубинную интуицию Лосева, индуцируют фундаментальную кривизну смыслового пространства исследуемого текста, образуемую дугами разной степени напряжения между разными бинарно связанными компонентами данных цепочек (о такого рода кривизне смыслового пространства, помимо Лосева, писали в первые десятилетия ХХ века не только философы — о. Павел Флоренский, но и поэты — О.Э. Мандельштам и др.).

6. Тезаурусный потенциал комбинаторных лакун. Обладают компоненты цепочек и валентностями предвосхищения. Поскольку все компоненты цепочек из разных книг одного периода (а в пределе и разных периодов) вовлечены — за счет вхождения в разнообразные двоицы и их комбинаторику — в единое смысловое поле, каждый из них может быть потенциальным претендентом на вхождение в новую двоицу — ту, которая реально не активирована в данной книге, но именно своим отсутствием требует к себе пристального внимания вследствие своей предвосхищаемой значимости. Так, например, в ОАСМ наличествуют понятия «идея», «эйдос», «ноэма», имеются двоицы идея/эйдос и ноэма/эйдос, а, следовательно, напрашивается и двоица ноэма/идея, которой в книге, однако, нет, в то время как в «Философии имени» (далее — ФИ) эта двоица — одна из основных (ясно, что это обстоятельство нуждается в прояснении, которое и может быть дано в рамках Лосевского тезауруса).

Речь идет, таким образом, о том, что комбинаторика «двоиц», формируя сплошной смысловой континуум исследуемых текстов, позволяет выявить в нем «значимые нули» — лакуны, знаменующие собой факт отсутствия той или иной двоицы там, где она, казалось бы, должна быть представлена.

Одна из самых показательных — и значимых для выявления принципов построения Лосевского тезауруса — лакун такого родатия, идея и эйдос, причем в подробно разработанном виде; с другой стороны, проблематизированной понятийной двоицы идея/эйдос в ФИ нет. Ее нет не только в качестве стержневой конструкции (в каковой роли она выступает у Платона и вслед за ним у самого Лосева в ОАСМ), ее по сути нет в ФИ вообще. Эта лакуна, особенно значительно смотрящаяся на фоне ОАСМ, представляет собой серьезную проблему, требующую разрешения как для построения когерентного Лосевского тезауруса, так и для понимания движения мысли раннего Лосева от ФИ к ОАСМ (возможное толкование этой проблемы намечено в другой моей работе).

Таким образом при построении тезауруса Лосева, широко использовавшего принцип двоичности, возможность выявления существенных комбинаторных «двоичных лакун» повышена, а их реконструкция целесообразна вдвойне: ведь наличие таких лакун всегда является знаком существенного понятийного сдвига в позиции Лосева, имеющего свои причины (которые надо разгадать) и последствия (которые нужно оценить).

[1] Статья написана при поддержке РГНФ, грант № 14-03-00376.

[2] Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. 1-е изд.: М.: Искусство, 1992, далее — ИАЭ, 8

[3] Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. Далее — ОАСМ.

[4] Этот алгоритм работы над платоновским тезаурусом, примененный Лосевым в ОАСМ, уже был испробован нами на текстах самого Лосева, см.: Гоготишвили Л.А. К методике работы над языковым сегментом Лосевского тезауруса («Философия имени» и «Диалектика мифа») // А.Ф. Лосев: творчество, традиции, интерпретации / Под общ.науч.ред. А.А. Тахо-Годи, Е.А. Тахо-Годи. М.: Водолей, 2014. С. 82—94.

[5] Термины «эйдос» и «идея» не входят в название ОАСМ, направленных на символизм и мифологию всей античности в целом, но в названиях глав о Платоне, анализ которых составляют в этой книге отдельное самостоятельное исследование и о которых здесь и идет речь, термины «идея» и «эйдос» звучат: Глава 3 «Терминология учения Платона об идеях (είδος и ίδέα)» и Глава 4 «Учение Платона об идеях в его систематическом развитии» (ОАСМ, 136—709).

Содержание Бюллетеня