Бюллетень. Номер девятнадцатый.

Семинар «Русская философия».
Заседание № 114 (22 мая 2014 г.)

Дом русского зарубежья им. А. Солженицына

Докладчики: Анна Игоревна Резниченко (РГГУ, Дом-музей С.Н. Дурылина), Татьяна Владимировна Левина (НИУ ВШЭ).

Темы докладов: А.И. Резниченко. П.А. Флоренский и Л. Витгенштейн о том, о чем следует говорить — и следует молчать; Т.В. Левина. Метафизический реализм: о чем говорит Флоренский, о чем молчит Витгенштейн.

Председательствующая: А.И. Резниченко.

Участвовали: Барабанов В.Л., Гараев Р.А., Горбатов В.В., Грицук А.Ю., Ермишин О.Т., Жаданова В.В., Заславская Е.Е., Клокова Н.И., Лесников Б.М., Люсый А.П., Макаров В.М., Павлов И.И., Савельева З.М., Синдидонова Г.П., Ткаченко Л.Ф., Троицкий В.П., Шевченко М.Д. Всего: 17 человек.

Тезисы доклада А.И. Резниченко: Предлагаемое сопоставление героев поначалу кажется странным. Принадлежащие к разным философским традициям (Флоренский — «русский религиозный философ», Витгенштейн — «основатель аналитической философии»), они, на первый взгляд, говорят на разных языках философии. Но так обстоит дело только на первый взгляд. Для обоих мыслителей ключевой и объединяющей проблемой философствования является проблема «мира» и «языка», артикулированная при этом примерно в одно и то же время.

Если мы внимательно прочтем даже не «Логико-философский трактат» (далее — ЛФТ; в «Трактате» уже все определено: это 1921 год, т.е. то же самое время, когда задумывались и писались все три русские версии «философии имени» — П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова и А.Ф. Лосева; такое совпадение я не расцениваю как случайность), а дневники 1914–1916 годов, мы обнаружим, что, сопоставив тексты Флоренского (особенно из его маргиналий или лекций) и тексты Витгенштейна, мы с большим трудом различим этих двух авторов: столь близки по интонации их вопросы, обращенные к языку (по ходу изложения будут приводиться примеры из текстов).

Моменты сопоставления как между онтологическими моделями, предлагаемыми обоими мыслителями, так и формами их артикуляции, воплощенными в текстах, таковы: а) общая постановка проблемы; б) атомарность текста, присущая обоим авторам, и соразмерно отражающая их представление об атомарности мира в целом, которое, в свою очередь, восходит не только к идеям математики и логики их времени (Пуанкаре, Фреге), но и к Лейбницу и, в конечном счете, к Платону; в) «лествичный принцип» устроения языка и мира: для обоих авторов необходимо построить «лестницу» своей системы, взобраться по ней и отбросить лестницу (примеры этого «восхождения» и «отбрасывания» будут приведены в докладе).

Важными для сопоставления являются также интерпретации обоими мыслителями понятий имени и символа (замечу, правда, что понятие символа появляется у Витгенштейна только в ЛФТ, их нет в дневниках 1914–1916 годов, а у Флоренского символ является ключевым концептом философии, как известна и его связь с русскими символистами). Для Витгенштейна «простые знаки, используемые в предложении, называются именами. Имя означает объект. Объект есть его значение» (ЛФТ. 3. 202, 3. 203), а символ есть выражение предложения: «Каждую часть предложения, характеризующую его смысл, я называю выражением (символом). (Само предложение есть выражение.) Выражение — всё то существенное для смысла предложения, что предложения могут иметь друг с другом общего» (3. 31).

Для Флоренского же Имя «есть Тайна, им именуемая; вне же Тайны, оно не только безжизненно, но и вовсе не есть имя — лишь “звук пустой”, “воздушное ничто”, — flatus vocis, говорили схоластики. Но обращенное к Тайне, оно являет Тайну, и влечет мысль к новым именам. И все они, свиваясь в Имя, в Личное Имя, живут в Нем: но Личное Имя — Имя имен — символ Тайны, — предел философии, вечная задача ее» (Флоренский П.А. Мысль и язык. Гл. «Диалектика» XV, финал), а символ — «слово, в котором общечеловеческая мысль, обратно, усмотрела бы законную, т. е. внутренне-обязательную для себя, связь внешнего выражения и внутреннего содержания, или, иначе говоря, признало бы в новом имени — символ. Символичность слова, — в чем бы она ни заключалась, — требует вживания вименуемое, медитации над ним и, говоря предельно, — мистического постижения его» (Там же. Гл. «Термин», VIII).

В этих определениях коренится единственное, на мой взгляд, фундаментальное различие между системами Флоренского и Витгенштейна, влекущее за собой все остальные. Для Витгенштейна периода «Логико-философского трактата» «мир есть совокупность фактов, а не вещей» (ЛФТ. 1.1.) — с этого положения, собственно, и начинается трактат, а «факты в логическом пространстве суть мир» (1.13), т.е. фактичность мира есть функция языка. Точнее, язык, сам для себя являясь реальностью, не указывает и не репрезентирует, не проявляет и не выявляет никакую иную реальность, кроме самого себя.

Для Флоренского же, как и для всех других «философов имени», язык не «логичен» только: «…зрелое слово как-то ответствует реальности, есть само образ реальности» (Мысль и язык. Гл. «Термин», IV) — а всегда указывает на что-то еще, вне его сущее, — как и сущее находит себя, обнаруживает себя в языке. Реальность = мир и язык коррелятивны друг другу, и ни один не является функцией друг друга; они равновесны и равночестны. «Язык» может и должен говорить о «мире», — иначе это просто «система знаков», за которыми ничто не стоит, «иначе созданное слово — как плева будет отвеяно временем и унесено в сторону от житницы человеческой культуры» (Там же. Гл. «Термин», VIII). В этом, как представляется, и состоит коренное отличие философских моделей, предложенных «философами имени» — и Витгенштейном. Русской традиции не понадобилось «онтологического поворота герменевтики на путеводной нити языка» (Гадамер): мы сразу же пошли по этому пути.

Тезисы доклада Т.В. Левиной: Позиция, согласно которой математические объекты наделяются отдельным существованием, называется платонизмом в математике. Эта концепция связана с «миром идей» Платона, отдельное существование которого он доказывает в многочисленных диалогах. Платонизм также называют «метафизическим реализмом», т.е. концепцией, утверждающей реальное существование метафизических объектов. Например, в статье «Мысль. Логическое исследование» логик Готтлоб Фреге так оформляет свою теорию метафизического реализма: «Мысль, которую мы высказываем в теореме Пифагора, истинна вне всякого времени и не зависит от того, считает ли кто-нибудь ее истинной». Платон высказывается о математических объектах как имеющих самостоятельное существование в таких диалогах, как «Государство», «Законы», «Тимей», «Филеб» и других.

Мы же обратимся к Людвигу Витгенштейну как представителю платонизма XX века. Исследователи Витгенштейна приходят к разным выводам о том, причислять ли его к течению платонизма или нет. В «Логико-философском трактате» Витгенштейн конструирует сферу, концептуально похожую на платоновский «мир идей». Однако, сделав это, он не раскрывает трансцендентное, предпочитая оставить эту тему недосказанной, поскольку здесь мы вступаем на поле мистического. Только чувство мистического дает нам почувствовать целостность мира (ЛФТ. 6.45). Но целостность мира, доступная лишь мистической созерцательности, доказывает ограниченность мира. Поэтому — «о чем невозможно говорить, о том следует молчать» (ЛФТ. 7). Так Витгенштейн разграничивает дискурсивное и недискурсивное знание, полагая, что средствами логики нельзя определить логическую форму, другими словами, смысл мира нельзя описать элементами этого мира. В отличие от Витгенштейна, о. Павел Флоренский выбирает не только противоположный (катафатический) путь познания трансцендентного, но и другой язык выражения трансцендентного. Один из «языков», которым пользуется Флоренский, — это язык искусства. В «Иконостасе» Флоренский пишет о цели искусства: «Всякая живопись имеет целью вывести зрителя за предел чувственно воспринимаемых красок и холста в некоторую реальность, и тогда живописное произведение разделяет со всеми символами вообще основную их онтологическую характеристику — быть тем, что они символизируют». Итак, искусство, по Флоренскому — это трансцендирование за пределы видимой реальности.

На основании проведенного исследования также интересно заметить, что аналитическая и русская философии, по способу философствования считающиеся несовместимыми, находят интерес к общим проблемам; лишь предлагаемое решение этих проблем — различно. В связи с тем, что и Витгенштейн, и Флоренский являются, по большому счету, наследниками античной и «византийской» традиций, интересно было рассмотреть эти различия: в первом случае — язык логики и апофатический метод, во втором — теологии и философии искусства в сочетании с катафатическим методом.

Из вопросов и обсуждений: 1. Несколько вопросов и критических реплик касалось уточнений в оценках и суждениях — можно ли однозначно относить Витгенштейна к платоникам (эта оценка имеет явно спорный характер) и насколько молчание у главного логического позитивиста «похоже» на византийскую исихию. 2. Участниками Семинара было предложено рассматривать две «философии языка» в их применении к фундаментальному ряду объектов лингвистического анализа: прямое говорение — непрямое говорение — молчание. Представляется, что можно судить о близости позиций Витгенштейна и Флоренского только по отношению к области «непрямого говорения» (она же для обоих философов — область функционирования символов). С таким подходом А.И. Резниченко согласилась.

Содержание Бюллетеня

Семинар «Русская философия». Хроника: октябрь 2013 г. — май 2014 г.