Бюллетень Библиотеки истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева». Вып. 18

Троицкий В.П. Семинар «Русская философия». Хроника: октябрь 2012 – июнь 2013 г.

Заседание № 98 (28 марта 2013 г.)

Докладчик: Ольга Леонидовна Фетисенко (ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН).

Тема: Концепт «послушание» в социологических и антропологических воззрениях К.Н. Леонтьева.

Председательствующий: А.И. Резниченко.

Участвовали: около 30 человек; регистрация участников не производилась.

Тезисы доклада: Концепт «послушание» является одним из стержневых в социологических и антропологических представлениях русского мыслителя и писателя К.Н. Леонтьева, в монашестве Климента (1831–1891). Ученик и младший друг Леонтьева, прот. И.И. Фудель, сравнил его жизнь с «величественной и трогательной» драмой, «начавшейся как бы в древней Элладе безусловным культом красоты, а закончившейся в келье православного монастыря» [1]. С именем Леонтьева в истории русской мысли связаны идея «триединого процесса развития», концепция «византизма», страстные обличения «сентиментального христианства», «среднего европейца как орудия всемирного разрушения» и «национальной политики как орудия всемирной революции», а также проект Великого Восточного Союза со столицей в Царьграде.

Леонтьев предвосхитил пути развития ряда гуманитарных дисциплин. Он указал, что психология, социология и эстетика приблизятся к точным наукам, надеялся, что русские ученые дадут «более противу прежнего сознательную постановку будущей социологии» [2], и предвидел появление науки «социальная психология». Особенно интересовала его антропология, о которой в раннем научном труде «Об учебнице естествоведения в Крыму» (1859) он писал как о «звене всех факультетов», где соединятся «физиология, этнография и символика наружного вида нашего, подающая одну руку простой анатомии, другую рациональной психологии» (7.2, 308, 307). Социология Леонтьева изучена к настоящему времени гораздо лучше, чем его антропология. Открыв любую из работ о нем, мы заметим, что при имени Леонтьева возникает устойчивая ассоциация с идеями дисциплины, аскезы, иерархии, формы. Но почти никогда не поясняется: дисциплина, о которой говорит Леонтьев, это «дисциплина духа», основанная не на материальных вещах, дисциплина свободной воли. Ср. в статье «Наше болгаробесие» (1879): «Я стал бояться, что мы не сумеем вовремя заменить давление Мусульманства другой, более высокой дисциплиной, – дисциплиной духа, заменить тяжесть жесткого ига суровым внутренним идеалом; унизительный и невольный страх агарянский свободным страхом Божиим, о котором сказано: “Даруй ми по Твоей благости Твоего страха страшитися”…» (7.1, 546).

Акцентированное нами слово «послушание», а не «дисциплина», призвано подчеркнуть церковность мыслей Леонтьева. Именно с этой идеей связана и его постоянная проповедь страха Божия. Леонтьев исповедует не слепое подчинение «железному» закону государства (послушание механическое), а одушевленное, осмысленное подчинение Церкви – через старца – духовных детей (послушание органическое). Ведь только из послушания Церкви совершается христианами послушание и властям, «от Бога поставленным».

Слово «послушание» Леонтьев употреблял не часто, в основном использовал его синонимы и близкие понятия (понуждение, отречение, покорность, благоговение, самоваяние, покаяние – в значении аскетического «делания»; «сердечное общение со старцами»). Иное дело «послушание» в бытовом понимании: круг обязанностей в монастыре или на приходе. Эти случаи словоупотребления встречаются у него чаще.

За идеей послушания (υπακοη) в христианской аскетике стоит мысль о самопонуждении – свободном, совершаемом в любви и ради любви к Богу и ближним. Послушание – это распятие «своей воли», подчинение ее воле Божией, принесение ее в жертву (самоотвержение, самоотречение) и – как следствие, не всегда и не всеми достижимое – возрастание в любви; очищение в себе подобия Божия. Все это признается и Леонтьевым. Аскетизм он понимает как «регулирование наших чувств и действий во Имя Господне» (8.1, 438). Ничего нового Леонтьев в понимание христианского подвижничества не вносит, но в секуляризованную эпоху его проповедь звучит новизной. По словам Вл.С. Соловьева, «нужно большое бесстрашие, чтобы в наше время говорить о страхе религиозном, а не об одной любви» (Преемство. С. 283).

С «послушанием» связана леонтьевская идея «трансцендентного эгоизма». Спасение за гробом «покупается» ценою отречения и послушания на этой земле. Эта образность сопоставима с беседой преп. Серафима Саровского о стяжании Святого Духа, где тоже используется образ «купли» (по своему происхождению – евангельский). Ср. в «Афонских письмах»: «В страхе христианском если и есть эгоизм, т. е. забота о загробном спасении души при разочаровании во всем земном и непрочном <…> благодаря этому воздушному, туманному, отдаленному и неосязательному эгоизму от скольких движений эгоизма грубого, земного, ежедневного освобождается хороший христианин!» (7.1, 140).

Христианство для Леонтьева – это религия «свободных ограничений» (7.1, 170), учение «воздержания и понуждения» (6.1, 750). Главный духовный враг христианства – идеал «рая на земле», «эвдемонизм» как религия прогресса и «всеобщей пользы», как вера «во всеобщее земное благоденствие, которое отныне должно составлять конечную цель человечества» (7.1, 151) – «самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неосновательная из всех религий» (7.1, 332). Объект его критики – «розовое христианство», «гуманитарное лже-христианство» (8.1, 289), сентиментальное учение «неверующей любви» (8.1, 419).

Антитезой эвдемонизму служит аскетизм, суть которого Леонтьев формулировал так: «…ничего на земле; ничего для земли» (7.1, 153). Культура, взявшая за основу этот идеал, – это аскетическая цивилизация Византии (ср.: 7.1, 171, 173, 300). «Православие или, другими словами, культура Византийской дисциплины и земного аскетизма есть единственный противовес теории всеобщего, мелкого удовольствия…» (7.1, 174).

Леонтьев неоднократно напоминал читателям о том, что опора Церкви – это монашество, а сам «вопрос о монашестве» – «один самых важных в наше время смут и растерянности…» (7.2, 209). В его рассуждениях о послушании и дисциплине обращение к опыту монашества было неизбежным, ведь послушание – один из трех монашеских обетов. Монахи заняты «самоваянием по определенному образцу, при помощи Божией и при руководстве наставников» (6.1, 753). В «Афонских письмах» Леонтьев, держа в уме известное речение св. Иоанна Лествичника («Свет мирянам иноки, свет инокам ангелы»), утверждает следующую лествицу миряне – монахи – подвижники (аскеты): «Аскет нужен, как путеводная звезда, как крайнее выражение православного отречения <…>. Аскет нужен мирянам и Церкви; монастырь нужен аскету <…>. Монастырь нужен и мирянину, как посредствующее звено между городской роскошью и сырой пещерой пустынника» (7.1, 157).

Леонтьев так объяснял взаимозависимость и взаимообусловленность «мира» и «монастыря»: слабо, не по-христиански живущий мир может дать только недостойное собственного звания монашества, крепкое монашество (особенно в своем венце – великих аскетах) влияет на Церковь, а через нее и на мир, укрепляя их и преображая (ср.: 6.1, 286–287), поэтому «состояние монастырей есть <…> одно из лучших мерил религиозной жизни» (7.1, 483). Леонтьев считал, что духовному расцвету русского монашества могут помочь образованные молодые люди (этой теме посвящена статья «Добрые вести», 1890).

Послушание для Леонтьева – это модель существования во всех областях жизни, прежде всего – в семье, поскольку «брак есть своего рода аскетизм <…>, есть лишь смягченное монашество; – иночество вдвоем или с детьми-

учениками» (7.1, 163). И здесь обнаруживается указанная выше взаимозависимость: «Для семьи нужна Церковь, для Церкви Православной необходимы примеры крайнего аскетизма; – для аскетизма нужны монастыри…» (7.1, 165). «Без монастырей, без этих скопищ, так сказать, крайнего отречения, пали бы последние основы для поддержки того среднего отречения, которое необходимо для хорошей семьи…» (7.1, 166). Монашеская аскеза должна, по Леонтьеву, стать основой особенно женского воспитания, «если мы хотим утвердить семью будущего на прочных основаниях» (6.2, 50).

Монашество является образцом и «для строения государственного, и даже для умственной независимости нашей от Запада» (8.1, 420). «…Священный ужас перед известными идеальными пределами; любящий страх перед некоторыми лицами; чувство искреннее, а не притворное только для политики <…>. Вот что созидает нации, вот что их единит, ведет к победам, славе и могуществу, вот что задерживает их падение надолго…» (7.2, 10).

Идея послушания осуществлена Леонтьевым в его собственной жизни. В сорокалетнем возрасте он переменил свою жизнь после обета, данного Божией Матери во время смертельной болезни. Это не было внезапным решением. Еще за год-два до обращения Леонтьев думал о монашестве. С 1871 г. – с отъезда на Афон, где он обрел «великую святыню личного, сердечного Православия» (7.1, 205) и выучился «послушанию, посту и молитве» (6.1, 232), – Леонтьев не оставался в духовном сиротстве. Это единственный в русской культуре пример писателя, живущего в послушании старцам, причем все его духовники сейчас прославлены во святых или почитаются как великие подвижники Православной Церкви: Иероним (Соломенцев), Макарий (Сушкин), преп. Амвросий Оптинский, Анатолий Оптинский, Варнава Гефсиманский. Собственно, старцами его были трое – Иероним, Макарий и преп. Амвросий.

О том, что было до обращения, Леонтьев рассказал, передав черты собственной жизни и воззрений героям своих романов «Две избранницы», «Египетский голубь» и «Подруги»: «…хотя он и вырос в семье христианской и сам Церковь Православную и чтил, и любил, и защищать ее был готов всеми силами и всем уменьем своим, но у него, как и у многих людей, была при этом своя личная моральная казуистика…» (5, 78). Подразумевается здесь определенный круг представлений о том, что допустимо, а что нет по эстетическому критерию (свои нравственные воззрения тех лет Леонтьев позднее называл «эстетическим деизмом»): например, разврат недопустим, но «изящный жорж-зандизм» приемлем. В романе «Египетский голубь» герой-повествователь признается: «Правда, в Бога я верил пламенно и разумом, и сердцем <…> в иные минуты я молился <…>. Но это случалось редко, очень редко! Церковь Православную я чтил, я любил ее всеми силами души моей; но я любил ее больше русским и поэтическим чувством, чем духовным или нравственным. Обряд ее, ее пышность, ее предания, утварь и одежды, ее пение – вот чтò влекло меня к ней; но моими поступками и моими суждениями о людях в то время, всею моею нравственною жизнью тогда руководило не учение Православия и не заповеди Божии, а кодекс моей собственной гордости, система моей произвольной морали, иногда, быть может, и благородной, но нередко в высшей степени безнравственной. <…> внутреннее самоуничижение или заслуженная злая насмешка людей были мне страшнее гнева Господнего…» (5, 294–295).

Даже такая – эстетическая и политическая – любовь к Церкви оказалась достаточной для начала пути. «Если сильная вера в Церковь непременно хоть сколько-нибудь <…> усиливает любовь к ближнему, к Православной родине, к семье, то любовь к Церкви (выражающаяся обыкновенно в любви к ее обрядности) – рано или поздно – может привести к вере. Захочется жить и руководиться тем, что так нравится» (8.1, 398). Дальше начинается тоска по Боге и вере – черта, присущая, как считал Леонтьев, русскому народу.

Идея послушания не противоречила характеру Леонтьева и своеобразно проявилась, когда он находился на службе: «Я находил, что и в чиновничестве есть своя поэзия – но она должна состоять в порядке, в послушании и точности. И чем больше у меня <…> воображения и умственной независимости, тем больше я должен обуздывать все эти силы мои в деле Царской, коронной службы…» (5, 414). Интересен чисто монашеский опыт послушания Леонтьева в быту: он постоянно спрашивает советов у друзей, порой и у собственной прислуги. При этом к ученикам и родным он предъявлял довольно жесткие требования послушания и верности. Далеко не все это выдерживали.

Поскольку Леонтьев был не только публицистом, но еще и прозаиком, тема послушания не могла не найти отражения в его художественных произведениях. Самый яркий пример – сказка «Дитя души» (1876). Главный ее герой, проходящий ряд трудных испытаний, находит своего спасителя в лице старца, который живет в тесной пещерке. Три месяца Петро проходит здесь послушание: «Кроме воды, хлеба и диких каштанов никакой пищи и питья не видал Петро за все это время. Старец был суров и безжалостен к нему по внешности, соблюдая его душу и желая отогнать от него всякое искушение. <…> На заре старец воздвигал его на долгую молитву; в полночь будил его костылем на чтение псалмов; ел и пил Петро пять минут и благодарил после Бога на молитве пять часов… Старец его ко всему неприятному побуждал и за все порицал; он и бил его крепко <…>. Как ни утруждал и ни мучил его старец, он все принимал с радостью, и протекли эти три месяца испытания, как три дня тихой радости, неприметно» (3, 528–529). Все дальнейшее в сказке совершается по благословению этого «великого старца пустыни» (3, 351).

Картины эпически-благочинной жизни в послушании Церкви и старшим наполняют роман «Одиссей Полихрониадес» (1873–1882). Преображение героев незавершенного романа «Подруги» (1889–1890) должно было совершиться в русском монастыре, прообразом которого являлась Оптина пустынь, хорошо знакомая Леонтьеву еще с 1874 г. Нереализованным остался замысел романа «Святогорские отшельники» – о русском офицере, ставшем афонским монахом.

В сказке «Дитя души» есть важный фрагмент о понуждении. Епископ, попавший после смерти в ад, говорит: «…грех мой был больше всего лень <…>. Усилий я делать не любил. Ни в чем не нудил себя. А только принуждающие себя восхитят царство небесное» (3, 445). Эту часть «азбуки христианства» Леонтьев напоминал читателям многократно: «…все наши добрые качества <…> суть не что иное, как дары Божии. Заслуга только в вере, в понуждении, в покаянии и в смирении, если не можешь понудить себя…» (6.1, 278). Понуждение – это преодоление душевной сухости, тоски, досады, немощи, а также специфически «христианской гордости», «честного самодовольства».

В последние годы жизни Леонтьев размышлял о том, как человек может стать послушником Церкви: «…всякий может уверовать, если будет искренно, смиренно и пламенно жаждать веры и просить у Бога о ниспослании ее» (8.1, 299); «…частое хождение в храмы, молитвы “по правилу”, а не по одному порыву; исповедь и причащение; уважение к монашеству, даже и к слабому (какое есть – что делать!) и т. д. Да ведь это-то и есть Православие и больше ничего..» (8.1, 300–301).

Послушание и самопонуждение должны быть разумны, ведь и дисциплина в монастыре устроена «разумно и добросовестно» (7.1, 149). «Полезна каждому его особая, личная мера на все, чтобы не увлекаться восторгами или гордостью и чтобы не впадать в уныние и отчаяние от бессилия духа и тела в несоразмерной с личными условиями борьбе. Доверие к старцам и послушание устанавливают эту меру…» (6.1, 301).

Послушание у Леонтьева имеет некоторые границы в том, что касается свободы мысли: «…я, даже и при полнейшей готовности подчинить мою личную жизнь воле избранного духовного старца, ум мой оставлю свободным и свободномыслящим в пределах известного и мне, и другим общеправославного догмата и предания» (8.1, 215).

Русский народ Леонтьев считал, с одной стороны, расположенным к «мистическому подчинению», с другой стороны – с трудом способным подчиняться и духовенству и начальству. Он считал необходимым «придать больше ясности и твердости нашей разнузданной теплоте, нашей горячей, ноющей тоске» (7.1, 481). Именно с этим связано филокатоличество Леонтьева («…Римский Катол<ицизм> нравится и моим искренно-деспотическим вкусам, и моей наклонности к духовному послушанию; и по многим еще другим причинам привлекает мое сердце и ум…» – Преемство. С. 268) и его мысли о необходимости «централизации» церковной власти.

На идее послушания держится леонтьевская картина мира. В его концепции «гептастилизма» (семи столпов-основ «новой восточной культуры») за образец организации социокультурного пространства явно бралось устройство афонской монашеской республики во всем многообразии традиций и форм.

«Конспект» леонтьевских воззрений содержится в письме к нему И. Фуделя от 20 февраля 1891 г., фрагмент из которого мы и приведем в заключение: «Когда все образованные люди станут ездить в Оптину, когда духовенство получит руководящую роль, когда общество не будет смотреть на Церковь издали, а будет жить в ней, тогда на этой почве получатся новые культурные всходы, точно также, как в Средние века католичество было основой культурного своеобразия Зап<адной> Европы. Тогда и быт наш изменится, и науки получат новый толчок в известную сторону <…> и искусство будет иметь почву (религиозный характер музыки, развитие церк<овных> песнопений, новые виды Богослужений, новые темы для живописи, новые темы для романов, трагедий и т. д.). Строй жизни тогда может принять оригинальный характер (монашество – как новое сословие, проповедуемое Церковью послушание и смирение, как основы сословной организации, ею же проповедуемая любовь, как основа отношений между сословиями и т. д.). Благоденствия, желаемого В. Соловьевым, не будет, но оригинальный, своеобразный строй жизни, желаемый Вами, будет» (Преемство. С. 292–293).

Из вопросов и обсуждений: 1. Кроме вопроса о месте концепта «послушания» в общей консервативной программе Леонтьева, участников Семинара интересовали также некоторые идейно-биографические моменты: отношение Леонтьева к социализму и сословности, критика им «розового христианства», подробности известного факта «обращения» мыслителя на Афоне. 2. Ряд вопросов затронул проблему леонтьевского «гептастилизма», прояснению и реконструкции которого докладчик посвятил значительную часть недавно опубликованной книги «“Гептастилисты”: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики (Идеи русского консерватизма в литературно-художественной и публицистической практиках второй половины ХIХ – первой четверти ХХ века)» (СПб., 2012, 784 с.).

---

1 «Преемство от отцов». Константин Леонтьев и Иосиф Фудель: Переписка. Статьи. Воспоминания / Сост., вступ. статья, подгот. текста и коммент. О.Л. Фетисенко. СПб., 2012. С. 390. Далее сокращенно: Преемство; ссылки на это издание даются в тексте.

2 Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. / Подгот. текстов и коммент. В.А. Котельникова и О.Л. Фетисенко. Т. 8, кн. 1. СПб., 2007. С. 410. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома (после точки здесь и далее номера полутома) и страницы.

• Семинар «Русская философия». Хроника

• Бюллетень. Вып. 18