Бюллетень Библиотеки истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева». Вып. 18

Троицкий В.П. Семинар «Русская философия». Хроника: октябрь 2012 – июнь 2013 г.

Заседание № 93 (8 ноября 2012 г.)

Докладчик: Александр Владимирович Усачев (Елецкий ГУ).

Тема: Фрагмент и тотальность: почему русская философия религиозна?

Председательствующий: В.П. Троицкий.

Участвовали: Барабанов В.Л., Васин В.Г., Василенко Н.И., Васильев П.С., Взорова Е.А., Визгин В.П., Виноградова Е.Б., о. Георгий Белькинд, Зайцев О.Ю., Иванова Е.В., Иванова Е.В. (ИМЛИ), Илясова В.Н., Кирилов Ф.М., Китаева Е.Л., Кнорре Е.Б., Корнев С.В., Лалетин Ю.П., Меньшикова Н.А., Моргунова С.С., Резвых Т.Н., Рожнов В.С., Русова Е.Н., Рябов Н.И., Сизых К.А., Симонов Д.В., Соболев А.В., Тимченко В.А., Усачева А.И., Чванов В.А., Чечнев Я.Д., Чуксеева З.М., Яблонская Е.Е., Яковлев С.В. Всего: 33 человека.

Тезисы доклада: Любое сущее отбрасывает тень. Иногда именно по тени можно судить о существенности выдвинутой идеи. Так, революция приносит понимание ложности посылок радикальной теории. Банальность на полотне экрана изобличает казавшийся грандиозным замысел кинофильма. Идея, слившаяся с потоком времен, перестает обращать на себя внимание. Однако есть идеи, которые, несмотря на свое архаическое происхождение, остаются актуальными и нужными для страждущего ума. Одна такая странная идея организовывала искания русской философии в период ее профессионального становления: да, Россия отстает от Европы, но это – не минус, а, напротив, положительный фактор ее бытия (В. Одоевский, П. Ткачев, Ф. Достоевский и др.). Вот и Л. Шестов в «Апофеозе беспочвенности» (1909) высказывал сентенцию о том, что свои недостатки человек склонен преподносить в виде достоинств, особенно, если он не в силах с ними справиться. Заметим, как это сходно с суждениями об отставании.

Взирая на процессы социализации и революционные движения в Европе 1848–1849 годов и те тенденции, которые к ним привели, русские мыслители делали вывод о том, что отставание от общего хода европейского развития можно признать положительным, а не отрицательным моментом в ходе укрепления позиций России в европейской и мировой интеграции. Первый положительный эффект состоит в банальном обстоятельстве: Россия не сделала «новомещанских» (А.И. Герцен) ошибок, которые, во-первых, девальвировали идею социального прогресса и, во-вторых, оставили в силе рефлексивную позицию, предоставляющую возможность наблюдать и осмыслять разворачивающийся перед ее глазами – между континентом и Британскими островами – внешний опыт, словно игру теней на пещерной стене. Восхищаться Бахом, Шеллингом, Гегелем, брать их за основу интеллектуального совершенствования, с одной стороны, и в несомненном прогрессе и успешности данного занятия приходить к выводу об априорности отставания как преимущества, с другой стороны – это явный парадокс. Возможно, приоткроет завесу неясности внимательное отношение к основам русского философствования.

Морфология русской мысли примерно такова.

• Славянофилы и западники в одинаковой мере любят Россию и стремятся к ее процветанию, только разными путями. Это люди с одним сердцем, принадлежащим Родине, но с непохожими мыслями.

• Отставание России в социальном и экономическом развитии есть положительная игра исторических сил и Промысла, определяющих общий этический строй российского существования.

• Россия находится в поиске собственной идентичности, данный процесс синхронен появлению рефлексии, рожденной в процессе организации европейских образовательных процессов.

• Россия – это мост между Востоком и Западом. Данная мысль уже прошла метафизическую сверку, стала общей для многих стран Восточной Европы и Азии.

• Философия в России напрямую вопрошает Святоотеческое наследие и античную древность, игнорируя установки, выводы и инерцию Нового времени и др.

Каждый из этих фрагментов в общем полотне русской мысли, сотканном двумя веками непрерывной работы, играет свою роль в развитии ее наиболее интересных направлений. Но не каждый из них становится тотальностью, захватывая народное самосознание и приводя его к наиболее общим и всем понятным конструкциям, удерживающим основные смыслы рефлексивной работы. Они влияют на качество культуры, определяют конфигурацию ее судьбы.

Учитывая это, мы получаем право на вопрос: является ли религия тенью сущего, которым в Новое время в качестве субстанции стала философия? Практически все философские трактаты в России, носящие академический характер («Философские начала цельного знания» В. Соловьева, «Предмет знания» С. Франка, «Положительные задача философии» Л. Лопатина, «Обоснование интуитивизма» Н. Лосского и др.), активизируют в рассуждениях иррациональный компонент, металогические структуры, невозможность исчислить изучаемое сущее. Мы, между тем, не находим однозначного отождествления иррационального и религиозного. Религиозный компонент не представляет собой механическое заполнение свободного места, которое не получает рациональных аргументов в системной работе философа. Религия в контексте философии отсылает к необходимости признать ее отдельной формой знания, которая происходит из любого фрагмента философского умозаключения как откровения или необходимого вывода: из тени высказанного, недомолвок или, напротив, из прозрачной и «промытой как стекло» ясности ответа на существенный вопрос. Какой же фрагмент мы можем назвать решающим в определении религиозного строя русской философии? Вот несколько примеров из истории русской мысли.

И. Киреевский получал ответы на свои вопросы в писаниях Святых отцов. Этот «фрагмент» стал тотальностью его религиозного мировоззрения, органической частью которой стала философия. Он поступил так, во многом, в результате бесед со своей супругой, которая настаивала на том, что все мысли, почерпнутые в немецком классическом идеализме, она лично встречала в Святоотеческой традиции и ничего нового западная мысль в понимание мира не внесла.

Н. Бердяев, будучи в вологодской ссылке, много полемизировал с Луначарским, Богдановым и другими будущими идеологами русского коммунизма. Беседа, однажды закончившаяся советом Луначарского Бердяеву не пытаться исповедовать и защищать материалистическое мировоззрение, поскольку он идеалист, стала фрагментом для его целенаправленной работы над выяснением сущности такого типа реализации духа, который несколько позже стал называться русской религиозной философией. Мнение и анализ высказываний стал фрагментом, положенным в основание тотальности религиозного типа видения мира, частью которого и стала философия.

В воспоминаниях С. Булгакова находим свидетельство о том, что он глубоко сокрушается о периоде, когда единственной стратегией узрения сущности мира он выбрал не что иное, как материалистическое мировоззрение, которое многократно критиковал впоследствии. Мыслитель признавался, что материализм производит просто аномальные изменения в сознании российской молодежи, которая, не задумываясь, ставит целью жизни создание научного мировоззрения и всеобщего счастья на основе развития социальных сил. Сама же ключевая идея, по его собственным воспоминаниям, пришла к нему случайно, как фрагмент размышления о сущности мира и мышления, по дороге из дома, из родных Ливен. Идея получила форму далеко не изысканную, а вполне простую. Речь шла о том, что материализм с его волей к аргументации, сведению всего к видимому и предметному совершенно затеняет интуитивное проникновение в смысл мира. Мысль об отсутствии чуда, мысль о том, что Бог, по известной сентенции Ницше, умер, покинул мир и, следовательно, человека, – делает наличное бытие не только унылым, но и не достаточно реальным. А необозримая ясность видения в вере стала, напротив, основанием для формирования тотальности мышления. Она стало поводом для концептуальной идеи Булгакова о том, что философия теперь не служанка богословия, но служанка религии (добавим от себя – как тотальности). Не богословие в качестве части религии, как в Средние века, а религия как тотальность, стала фигурировать в мысли Булгакова.

Мне доводилось проезжать по орловской трассе, которая ведет к Ливнам. Я наблюдал тот же, что и Булгаков, среднерусский пейзаж с его обаянием, особенно в осеннюю пору. Всматриваться в его черты и задуматься о сущности и истоке такой богатой красоты, наверное, нельзя. На его фоне ощущается ущербность аргументации материалистического или нерелигиозного мировоззрения, – внешнего по своей природе в отношении к личности. Вот и С.Н. Булгаков перешел от фрагмента милой сердцу картины Родины к тотальности религии, которая все важное и дорогое оставляет открытым непосредственному восприятию и вере.

В судьбе Вл. Соловьева, как известно, было немало изломов. В юности страстная, можно сказать, наследственная религиозность сменилась у него позитивистскими взглядами, сохранявшимися вплоть до поездки в Египет и явления там ему Софии, вернувших его к религиозному миросозерцанию. Фрагмент реальности его личной жизни стал тотальностью религии, важнейшей частью которой выступала философия Соловьева.

Чтобы устранить сомнения в легитимности такого рода выводов, важно продумать роль и место русской философии в общей палитре российской и европейской мысли, ее, так сказать, функциональную нагрузку. Констатации в статической форме перехода или сколько-нибудь достоверной связи между экзистенциальным или сущностным фрагментом и тотальностью религиозного типа присутствия в мире могут вызывать вопросы и, наверняка, вызывают. В динамическом срезе русская философия обнаруживает существенные свойства, которые подтверждают наличие религиозной составляющей, которая сопровождает эту философию в качестве ее бытия и основания.

Из вопросов и обсуждений: 1. Вы привели много интересных примеров и иллюстраций о соотношении фрагмента и тотальности, отметил, обращаясь к докладчику, В.П. Визгин, а в чем состоит, если коротко, ваша итоговая концепция, если мы соотносим философию и религию? Ответ: ключевое положение состоит в том, что религия, религиозное верование не является логическим завершением философских осмыслений, тут почти всегда важнее роль именно фрагментов, подчас – случая; религия возникает не логически, а онтологически, т.е. прежде всего на базе рефлексии над фрагментом сущего. 2. Т.Н. Резвых напомнила о попытках Вл. Соловьева получить рациональное обоснование веры: разве здесь не обнаруживалась своя тотальность? Отвечая на это напоминание-вопрос, докладчик привел известное место из переписки кн. Е. Трубецкого и М.К. Морозовой, в которой очень убедительно показывалось, что знаменитую идею теократии (так до конца, впрочем, и не проясненную) Соловьев буквально «списал» с Ватиканской модели – явно ограниченного «фрагмента» чуждой социальной реальности. 3. Обсуждалось значение интуитивного (с моментом инсайта) способа познания, который без труда обнаруживается и на примерах западноевропейской интеллектуальной истории. При этом констатировалось, что именно для русских философов, воспитанных на образцах отечественной художественной культуры, характерно особое умение и чуткость в интуитивном постижении тотальности.

• Семинар «Русская философия». Хроника

• Бюллетень. Вып. 18