Бюллетень. Номер шестнадцатый.

ИССЛЕДОВАНИЯ И ПУБЛИКАЦИИ. III

А.Ф. Лосев

<Вступительные замечания к изданию Николая Кузанского>

Факт налицо: в молодом Советском Союзе переводятся, комментируются и издаются сочинения мистика и богослова XV в. Николая Кузанского, в то время как на Западе, при всех огромных тамошних научных[1] ресурсах, за 400 лет не удосужились даже переиздать полного Кузанского, так что в настоящее время приходится пользоваться отвратительным изданием 1565 г., которого у нас во всей стране только <два — зачеркнуто> несколько экземпляров и которое переполнено орфографическими, корректорскими и *даже чисто смысловыми*[2] ошибками.

Есть большие основания для того, чтобы этот философ у нас изучался. Эти основания — и исторические и идеологические.

Историческое значение Николая Кузанского огромно. Дело в том, что широкая публика всегда была склонна противопоставлять Средневековье и Новое время как два резко противоположных мира, между которыми нет ничего промежуточного. При всей пропасти, которая, действительно, лежит между средневековой и ново-европейской философией, мы, однако, очень чувствительно относимся к тем постепенным, едва заметным переходам *и сдвигам*[3], которые фактически тут были. Если самым строгим, самым неприступным Абсолютом средневековой религиозно-философской мысли, Абсолютом, перед которым всё решительно лежит ниц и рассыпается в прах, есть Абсолют византийский (ярче всего сказавшийся в т<ак> н<азываемых> Ареопагитиках), то западный, латинский Абсолют уже горазд доступнее, гораздо более земной, хотя этой землей тут[4] всё еще является церковь. Абсолют немецких мистиков XIII—XIV в. еще более человечен: он уже рождается по самой[5] своей субстанции в глубинах человеческого сознания, как об этом красноречиво говорит Мейстер Экгарт. Абсолют еврейско-арабской мысли Средневековья[6] продолжает это очеловеченье дальше: тут мы встречаемся уже с «человечеством», понимаемым как общая и вне-личная жизнь, хотя всё еще достаточно мистическая. Едва уловимый переход — от немецкой мистики к протестантизму XVI в., где Абсолют уже очень заметно перенесен на человеческую личность, ставшую отныне, по крайней мере, на 400—500 лет либерально-буржуазной. А дальше — уже прочие бесконечные переливы западно-европейского субъективизма, то в виде рационализма и эмпиризма, то в виде Кантовского трансце<н>дентализма, то в виде романтического индивидуализма, и т.д. и т.д. Неприступный запредельный Абсолют Средневековья[7] постепенно трансформировался в абсолютизированную человеческую личность и даже в абсолютизацию ее отдельных ощущений, чувств, волевых действий[8] и пр<очее>.

Какое же место занимает Николай Кузанский в этой вековой истории удушения Абсолюта и превращения его в европейского мещанина? Дело в том-то и заключается, что место это — чрезвычайно тонкое, острое, — кажется, до сих пор еще никем не формулированное. Николай Кузанский хочет быть средневековым философом. Его Абсолют самый неприступный, самый непознаваемый, максимально трансце<н>дентный Абсолют, не арабский, не еврейский и даже не латинский, а самый настоящий византийский, Ареопагитский; недаром его сочинения пестрят цитатами из Дионисия Ареопагита. Но, можно сказать, здесь средневековый Абсолют в последний раз собрал воедино всю свою мощь. Эту самую крайнюю мистику Николай Кузанский хочет понять логически, превратить в диалектическое развитие понятий. Он продумывает до конца решительно все выводы и при том выводы именно для человека, что как раз весьма неохотно делали в Средние века. Но тогда оказывается: Бог творит мир[9]; человек есть образ божий; человек тоже творит мир. В *божественном Абсолюте*[10] мышление и созидание есть одно и то же; человек — образ божий; значит, и в человеке бытие создается мышлением. Некоторые рассуждения Николая Кузанского поразительно напоминают Канта. И это понятно, потому что средневековый Абсолют, создающий всё одним своим мышлением, есть вообще единственно последовательный кантианец.

Но Николай Кузанский не кантианец. Выводы, сделанные им из Абсолюта для человека, только открывают для нас секрет кантианства, *а, может быть, и всей буржуазной культуры*[11] (ибо кантианство[12], как мы тут видим, вполне определенно основано на обожествлении человеческого субъекта, на приписывании ему средневековых[13] божественных атрибутов[14]), но они еще не заслоняют у него самого Абсолюта. Он не отвергает Абсолюта, но только он подозрительно много в нем понимает. Николай Кузанский, это — та наивысшая точка, тот критический момент, до которого всё ценное переносилось только[15] на Абсолют и после которого всё ценное начинает переноситься на изолированного человеческого субъекта. Николай Кузанский, это — полное и мудрое равновесие, где все ценности, выведенные из Абсолюта для человека, еще не убили самого Абсолюта, и философское внимание здесь[16] равномерно распределено между всеми ступенями онтологической иерархии. Но это равновесие — неустойчивое. Оно — только один момент; и этот момент — философия Николая Кузанского, после которой стремительно и бесповоротно философское внимание переходит на человека и постепенно забывает прежние божественные глубины. До него всё еще лежит ниц перед Абсолютом и только кое-где *начинает поднимать*[17] голову. У него самого — равновесие между Абсолютом и человеком; после него *центр всего уже только человек*[18], и Абсолют в философии меркнет с каждым десятилетием, с каждым годом. Кантовские «вещи в себе», Гегелевский Мировой Дух, Шопегауэрова Мировая Воля, все это — только жидкие, отвлеченные, чахоточные образы в сравнении с средневековыми тучными Абсолютами. И вот, Николай Кузанский, это — самый водораздел, самая[19] вершина горного хребта, до которого был подъем и после которого начинается стремительный[20] спуск.

Ясно, что такая философия не может быть очень длительной. Вершина, это — только одна точка. И потому у Николая Кузанского не было школы, он не делал эпохи, *и у него не было перспектив*[21]. Он только — на заре буржуазного индивидуализма — есть последнее резюме, крайний пик средневековой философии, в котором латинско-арабско-еврейские интуиции были еще раз и последний раз затоплены волнами византийской мистической философии, но это же было и смертью последней. Она дала колоссальный синтез, и, конечно, не тот наивный и мифологический синтез, появление которого в начале нашей эры оказалось творческим лоном для полутора тысяч лет философской мысли, но тот рефлектированный, до конца продуманный, *глубочайше логический и сознательный*[22] синтез, который бывает только в умирающей культуре, *там, где не творится новое, но регистрируется старое*[23]. Средневековый опыт в Николае Кузанском исчерпывает себя, и для новой работы мысли уже оказывается недостаточным этот опыт. Для новой работы мысли потребовался и новый опыт, опыт человека, земного человека, отдельной, самостоятельной[24] личности, поспешившей перенести на себя все *абсолютные ценности прежнего времени*[25]. Николай Кузанский — тот момент перелома, когда пробил последний[26] час средневековой философской мысли; и она тут тихо скончалась под умным и, с средневековой точки зрения, перекультуренным пером ученого папского кардинала.

Мы ценим динамику истории; нам важны *сдвиги, переломы, переходы*[27], стремления. И Николай Кузанский в этом смысле — редчайший образец и прекраснейшее явление *истории философии*[28].

Однако, не только цели чистого историзма привлекают нас к Николаю Кузанскому. Мы ощущаем себя и нашу культуру как завершение и синтез *прошлых культур*[29], и потому синтетические фигуры из истории философии нам наиболее близки и на[30] них мы наиболее можем поучиться. Ничто иное, как именно синтетизм[31] зрелой буржуазной культуры импонирует нам в Гегеле, для которого *этот синтетизм и создал диалектику, этот самый синтетический и самый зрелый философский метод*[32]. Однако, с расширением наших исторических горизонтов, мы неизбежно наталкиваемся и на другие синтетические фигуры прошлого. Такая именно синтетическая зрелость Средневековья ощущается нами в Николае Кузанском, для которого она тоже создала *замечательную по своей глубине*[33] диалектику. С необычайной логической мощью Николай Кузанский проводит принципы единства противоположностей и отрицания отрицания, понимая их — правда, на своем мистическом материале — со всеми особенностями тончайшей и сознательной диалектики. Он первый сдвинул *философский абсолютизм Средневековья*[34] с места, превратил его из неприступной крепости в становление, в вечное возникновение; и, может быть, самой лучшей характеристикой Абсолюта Кузанского *было бы нечто в роде абсолютного дифференциала*[35]. Вот эта интуиция живого бытия, осиливаемая диалектически, накануне дифференциального и интегрального исчисления, это мудрое оперирование с логическими противоречиями в области сплошно-струящегося[36] бытия и делает Николая Кузанского близким к нам. Он еще не умер, но острота его ума еще шумит и волнуется[37] в наших жилах, в наших философских нервах.

Нечего и говорить о том, что наша критика внимательно рассмотрит эту замечательную философию Николая Кузанского, отбросит в ней все *ненаучное и обветшавшее*[38] и выберет ценное и полезное. И это, конечно, мы сделаем еще не сразу, так как настоящие переводы и скромные комментарии к ним есть только первый шаг к освоению трудно обозримого богатства философского наследия Николя Кузанского. Окончательный учет того, что остается для нас незыблемым из этой философии и что *должно быть отброшено*[39], это — дело дальнейших и довольно кропотливых работ. Нужно[40] надеяться, что эти работы не замедлят своим появлением.

Подготовка текста и примечания Е.А. Тахо-Годи
Работа выполнена в рамках проекта РГНФ № 11-03-00408а

---

[1] В рукописи слово отсутствует.

[2] В рукописи вместо всей фразы: пр<очими>.

[3] В рукописи слова отсутствуют.

[4] В рукописи слово отсутствует.

[5] В рукописи слово отсутствует.

[6] В рукописи слово отсутствует.

[7] В рукописи слово отсутствует.

[8] В рукописи: усилий.

[9] В рукописи: мысль.

[10] В рукописи: Боге.

[11] В рукописи фраза отсутствует.

[12] В рукописи: оно.

[13] В рукописи слово отсутствует.

[14] В рукописи: качеств.

[15] В машинописи слово исключено.

[16] В рукописи слово отсутствует.

[17] В рукописи: поднимает.

[18] В рукописи: человек — уже центр всего.

[19] В рукописи слово отсутствует.

[20] В рукописи слово отсутствует.

[21] В рукописи фраза отсутствует.

[22] В рукописи: и сознательный, логический.

[23] В рукописи фраза отсутствует.

[24] В рукописи: изолированной.

[25] В рукописи: аттрибуты <так!> средневековых божеств <так!>.

[26] В рукописи слово отсутствует.

[27] В рукописи: переходы, сдвиги.

[28] В рукописи фраза отсутствует.

[29] В рукописи фраза отсутствует.

[30] В рукописи: в.

[31] В рукописи слово не выделено.

[32] В рукописи: он создал самый синтетический и самый зрелый философский метод, диалектику.

[33] В рукописи: удивительно гибкую и глубокую.

[34] В рукописи: средневековый Абсолют.

[35] В рукописи: был бы некий абсолютный дифференциал.

[36] В рукописи: напряженно-струящегося.

[37] В машинописи: волнует.

[38] В рукописи: обветшавшее и ненужное.

[39] В рукописи: достойно забвения.

[40] В рукописи: И нужно.

К содержанию Бюллетеня

Вы можете скачать Шестнадцатый выпуск Бюллетеня /ЗДЕСЬ/