Бюллетень. Номер шестнадцатый.

ИССЛЕДОВАНИЯ И ПУБЛИКАЦИИ. II

Олег Марченко (Россия, Москва,
философский факультет РГГУ, МГК им. П.И. Чайковского)

Некоторые замечания о восприятии личности и учения Григория Сковороды в России XIX—XX вв.

Мы уже имели случай говорить о том, что сковородиновский миф в русской культуре начал складываться на рубеже XVIII—XIX вв.[1] Прежде всего речь должна идти о Михаиле Ивановиче Ковалинском (Коваленском) — любимом ученике и друге философа[2].

Главная литературная работа Ковалинского — это, конечно, «Жизнь Григория Сковороды». Созданный в конце 1794 — начале 1795 гг., текст был широко распространен в рукописных копиях[3]. Разумеется, это написанное «в древнем вкусѣ» и оснащенное эпиграфом из Горация — Non omnis moriar («Весь я не умру») — жизнеописание не есть просто биография. Это прежде всего изложение мировоззрения Сковороды, в котором определено место человека в структуре сущего и соответствующие аксиология и формы долженствования.

«Сія всеглавнѣйшая, всемïрная, невидимая Сила едина — ум, жизнь, движенïе, существованïе, — изливаясь из непостижимости в явленïе, из вѣчности — во всеобширность времени, из единства изключительнаго — до безпредѣльной множественности, образуя круг человѣчества, удѣляет оному от главности своей благороднѣйшее преимущество — СВОБОДНУЮ ВОЛЮ. На сей главизнѣ, корени, началѣ основывается власть правительств, держава владык, сила царей, любовь родителей, честь мудрых, слава добродѣтельных, память праведных. Множественность вносит различïе, а сіе предполагает неравенство и несовершенство; свободная воля предполагает выбор; сей же — нравственную способность, могущую познать добро, истинну, совершенство, любить оное и искать предпочтительно. Отсюда происходит подвиг исканïя, и подвижник истинны называется Мудрый, а дѣло его — добродѣтель. Парѳянин и Мидянин, Їудей и Еллин, раб и свобод — равно участвуют в сем преимуществѣ всемïрнаго, верховнаго, единаго Начала» (с. 1343)[4].

Однако это не только изложение теоретических построений (мудрость), но еще и описание их реализации (праведность) в жизненной практике Сковороды (отсюда значимость фигуры Сократа и сократовского «даймониона» в жизни украинского мыслителя). Повествование предстает в форме притчи (мифа) о муже мудром и праведном, идущем трудной, но верной дорогой. «Подвиг, то есть правильное употребленïе свободной воли, дѣлает раздѣленïя; и сей подвиг в выборѣ истиннаго, добраго, совершеннаго есть правда, воздающая всякому свое: полная — полным и тщетная — тщетным. Почему Мудрый и праведный есть то же. Поставленный между вѣчностïю и временем, свѣтом и тьмою, истинною и лжею, добром и злом, имѣющïй преимущественное право избирать истинное, доброе, совершенное и приводящïй то в исполненïе на самом дѣлѣ, во всяком мѣстѣ, бытïи, состоянïи, званïи, степени, — есть Мудрый, есть праведный. Таков есть муж, о котором здѣсь предлежит слово» (с. 1343—1344).

Идея единства мудрости и праведности усиливается введением в повествование еще одной фигуры, некоего «молодого человека» (т.е. самого Ковалинского, говорящего о себе в третьем лице). Жизнь Григория Сковороды, собственная жизнь Ковалинского, весь круг действительности, изображенный в произведении, предстают как пьеса на театре жизни (Theatrum Mundi), наглядно демонстрирующая учение украинского мыслителя[5]. Идея сродности-роли, центральная для Сковороды, последовательно проводится через всё его жизнеописание. Сковорода — мудрец, осуществивший, по примеру Сократа, трудное дело самопознания, прислушавшийся к звучащему в нем, как и в каждом из нас, божественному глаголу, постигший софийный о себе замысел[6]. «Подними же от земныя плоти мысли твои и уразумѣй человѣка в себѣ, от Бога рожденна, не сотворенна в последнѣе житïя время! Сила растительная зерна, глава тѣла всего, есть тайная дѣйствительность невидимаго Бога; познай в себѣ силу разумную, Глагол Божій, Слово вѣчное, десницу Божію, закон, власть, царство, невидимость, образ Отца небеснаго!» (с. 1356). Сковорода — праведник, нашедший в себе силы следовать, чрез все препоны и искушения, своему истинному предназначению.

«— Честной человѣк! [вопрошал харьковский губернатор Е.А. Щетинин. — О.М.] Длячего не возмеш ты себѣ никакого извѣстнаго состоянія?

— Милостивый Государь, — отвѣтствовал Сковорода. — Свѣт подобен театру: чтоб представить на театрѣ игру с успѣхом и похвалою, то берут роли по способностям. Дѣйствующее лице на театрѣ не по знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго рассуждал о сем и по многом испытанiи себя увидѣл, что не могу представить на театрѣ свѣта никакого лица удачно, кромѣ самаго низкаго, простаго, безпечнаго, уединеннаго: я сію ролю выбрал, взял и доволен» (с. 1359). Отсюда обретение философом радости, душевного покоя, самодостаточности, довольства своим положением, счастья. И поэтому его жизнь — это в высшем и подлинном смысле слова жизнь.

В отличие от учителя, мудреца и праведника, его ученик и друг (сам Ковалинский) поддается соблазнам мира, и происходящее с ним («методом от противного») еще раз подтверждает истинность идей и правоту жизненного выбора учителя. «Обращенiе в великом Свѣтѣ, удаля его [ученика. — О.М.] мало-помалу от его самаго, заведя в лестныя внѣшности, усыпя в нем довѣрiе ко внутреннему гласу духа, простудя жар истиннаго любомудрïя, возжгло в нем разум свѣтскiй и возбудило свойства, собственные сему кругу бытiя. Свѣт облагоприятствовал его своими дарами, наложа на него усыпленiе, дал ему жену, друзей, приятелей, благодѣтелей, преданых знакомых, свойственников, житейскiе связи и выгоды. Но дары сіи напоены были соком корня их и свойствами начала их. Он увидѣл в щастiи превращенiе, в друзьях — измѣну, в надеждах — обман, в утѣхах — пустоту, в союзах — самовидность, в ближних — остуду, в своих — лицеприятiе. Таковы были послѣдствiя свѣтскаго круга, в которой попал он, оставя сам себя. Удручен, изможден, изтощен волненiями свѣта, обратился он в себя самаго, собрал разсѣянные по свѣту мысли в малый круг желанiй и, заключа оныя в природное свое добродушïе, прибыл из Столицы в деревню, надѣясь тамо найти брег и пристань житейскому своему обуреванiю. Свѣт и там исказил все. В глубоком уединенiи остался он один, без семейства, без друзей, без знакомых, в болѣзни, в печалех, в безпокойствах, без всякаго участiя, совѣта, помощи, соболѣзнованiя. Тогда он, возведя очи свои на позорище [зрелище. — О.М.] свѣта, на круг обстоятельств своих, на заблужденïя свои, которым он здѣлался жертвою, и видя, что не на камени основан был храм житейскаго щастiя его, в сердечном чувствïи сожалѣнïя, ободрясь добродушiем своим, воспѣл оную преисполненную истинны пѣснь: “О Iерихон проклятый, как ты меня обманул!” и проч[ая]» (с. 1367—1368).

Муж мудрый и праведный — медиативная фигура между миром небесным и миром земным, божественным и человеческим. Повествование о нем, не лишенное элементов агиографии, — это сакрализация образа человека, выбирающего праведный путь в светском социальном пространстве, поскольку не только в миру, но и в сфере церковной, как явствует из сковородиновского «Сна», «человечѣскими пороками осквернено» (поэтому Сковорода уходит от мира вовсе не посредством принятия неоднократно предлагаемого монашеского сана). Именно последнее обстоятельство, на наш взгляд, во многом определило привлекательность и образцовость фигуры Сковороды в глазах секуляризирующегося российского общества, в котором, с одной стороны, явственно ощущалась травмированность традиционных социальных институтов, с другой же стороны, высота христианских идеалов для многих по прежнему сохраняла свою значимость. Отсюда смысловая насыщенность и чрезвычайная популярность в последующее время автоэпитафии Сковороды, сохраненная Ковалинским: МЇР ЛОВИЛ МЕНЯ, НО НЕ ПОЙМАЛ.

Хотя сам Сковорода масоном не был и к масонам, как и к сектантству, кстати, относился негативно[7], рукописи и копии его сочинений, а также его жизнеописание были весьма популярны в масонской среде. Они встречаются в традиционном корпусе «Герметической библиотеки», — «Жизнь Григория Сковороды» входила в состав кн. 4 масонского рукописного сборника «Зеркало света», известного в ряде списков[8]. Скорее всего, именно при содействии Ковалинского Михаил Иванович Антоновский (1759—1816) анонимно опубликовал диалог Сковороды «Наркисс» («Библиотека духовная, содержащая в себе дружеские беседы о познании самого себя», 1798). При жизни Ковалинского масоном Александром Федоровичем Лабзиным (1766—1825) в издаваемом им «Сионском вестнике» была напечатана и «Начальная дверь ко христианскому добронравию» Сковороды с краткими сведениями о нем[9]. Учение Сковороды об индивидуальном божественном призвании человека, реализующемся в устроении общества-церкви, тематика Премудрости, барочная эмблематика и т.п., были, несомненно, близки масонским представлениям, питавшимся родственными источниками[10]. Из масонских кругов, возможно — впервые, звучит мысль (как антитеза «безбожному» Просвещению) о подлинно-народном характере жизни и творчества Сковороды: «украшение века», «сей единственно-национальный философ Русский», — пишет императору Николаю I в мае 1829 г. Юрий Никитич Бартенев (петербургская ложа «Умирающий Сфинкс»), близкий знакомый кн. А.Н. Голицына, Р.А. Кошелева, А.Ф. Лабзина[11].

Забегая вперед, напомним, что во второй половине XIX — начале ХХ в. образ мудрого и праведного Сковороды и его ученика Ковалинского получил мощную поддержку в семейной мифологии Соловьевых. Особую роль здесь сыграл праправнук Ковалинского, внук историка С.М. Соловьева, племянник философа Вл. Соловьева, Сергей Михайлович Соловьев (1885—1942). Его мать, Ольга Коваленская, была прямой правнучкой ученика и биографа Сковороды. Поэт-символист, переводчик, религиозный публицист, хранитель семейного архива и издатель сочинений своего дяди, Сергей Соловьев-младший, имея в виду свое имение Дедово под Москвой (где неоднократно бывали его друзья — поэты и философы), писал: «Я сижу перед темным столом в библиотеке дедόвского флигеля. <…> Из сумрака выступают два портрета: прадед моей матери Михаил Иванович Коваленский, со смуглым лицом, чёрными глазами, с большой звездой на груди, и украинский философ Сковорода с золотообрезной книгой в руке»[12]. Сидя именно под этим портретом, Вл. Соловьев читал друзьям свою «Краткую повесть об антихристе». Мать философа, Поликсена Владимировна Романова, происходила из старинной украинской семьи, далеким предком ее был Сковорода. «В своей автобиографии В. Соловьёв пишет: “Украинский Сократ — Сковорода приходился ей (то есть матери) двоюродным дедом (или прадедом)”. Многое от этой “загадочно-трагической” судьбы и от блуждающего мудреца Сковороды попало в кровь Вл. Соловьёва. <…> Всё мистическое, поэтическое и демоническое воспринял он со стороны своей матери...»[13] Это мнение разделял и хорошо знавший Соловьева В.Л. Величко: «И в учении, и в личном характере, и в духовном складе Владимира Сергеевича я замечал весьма часто поразительное сходство с названным философом, пленительный нравственный облик которого живо сохранился в памяти его земляков. Юмор у Владимира Соловьёва был чисто малорусский — и этот юмор допускался им в самые заветные сферы мысли и чувства. Знаменитую эпитафию, которую при жизни сочинил для себя Сковорода — “мир меня ловил, но не поймал”, — с большим успехом и правом мог бы сочинить и Владимир Соловьёв, не раз высказывавшийся в том же духе»[14]. Особенно следует подчеркнуть обозначенные здесь темы странничества, смеха и юмора, которые составляют неотъемлемые черты облика Сковороды и Соловьева именно как мыслителей. «Вернёмся, — воспроизводит ту же культурную модель С.С. Аверинцев, — к общей черте Сковороды и Соловьёва: оба они были носителями незаурядного комического дарования. (Вообще говоря, не редкость, что поэт, склонный к умозрению и визионёрству, а значит, взирающий на мир обыденщины как бы извне, особенно чувствителен к его абсурдам: пример из немецкой поэзии — бесподобные потешные стихи мистика Кристиана Моргенштерна). Шуточная поэзия Соловьёва вошла в интеллигентский “фольклор” целых поколений, достойно продолжая линию Козьмы Пруткова. Соловьёвский смех, описанный бесчисленными мемуаристами, стал мифом и символом. В нём, как и в смехе Сковороды, выразило себя хитроумие вольного странника, не давшего миру себя поймать»[15]. Важно, однако, что смех этот является не просто чертой характера, но и концептуальным элементом в философских построениях обоих. «Смеющийся Христос» в учении украинского философа находит некое соответствие в антропологии философа русского: человек — существо смеющееся[16].

«В юности, — продолжает С. Соловьев-младший, — он [Ковалинский. — О.М.] сблизился с украинским Сократом Сковородой, давал ему приют в своём доме и переписывал его мистико-философские трактаты. <…> Хотя Михаил Иванович был близок с Потёмкиным, вращался среди питомцев Энциклопедии Дидро и даже ездил в Ферней к Вольтеру, настроение его всецело определялось Сковородой и, быть может, масонами и Сведенборгом»[17].

Тема странничества, общая Сковороде и Соловьеву, также неоднократно акцентировалась современниками и последователями. «Своим духовным обликом он напоминал тот созданный бродячей Русью тип странника, который ищет вышнего Иерусалима, а потому проводит жизнь по всему необъятному простору Земли, чтит и посещает все стихии, но не останавливается надолго ни в какой здешней обители», — писал кн. Е.Н. Трубецкой[18]. «Гениальный самоучка Сковорода — народный мудрец и своенравный богослов — завещал ему своё скитальчество, свой украинский юмор и страсть к любомудрию», — воспроизводит в эмиграции тот же образно-идейный комплекс Константин Мочульский[19]. «И когда, — подхватывают эстафету современные российские авторы, — встречаешь Соловьева на его последнем, смертном пути из Москвы в Узкое, — поистине узком пути, — следующего с единственной связкой книг из одного чужого жилища в другое, коротко остриженного, расставшегося даже со своими колоритными кудрями, то каким контрастом с безоблачным триумфальным началом представляется этот финал… Но в случае Соловьева такое житейское оскудение свидетельствует как раз о торжестве его миссии, об исполненном призвании. Большинство людей, сталкивавшихся с ним, сразу ощущало, что он создан не по мерке обычной жизни, что он как бы пришелец неотсюда и явился со своей особенною вестью. Самое его происхождение, родовые корни наталкивают на мысль о некоей провиденциальной подготовке появления его на свет: тут и поразительное сходство будущего скитальца, проповедника и натурфилософа со своим дальним предком, странствующим мудрецом и учителем жизни Григорием Сковородой <…>»[20].

Разумеется, к началу ХХ в. образ Григория Сковороды был уже изрядно осложнен многообразием и противоречивостью идейного содержания века предшествующего. Причем присутствие в культурном сознании образа Сковороды осуществлялось как в открытой, явной форме, так и в форме скрытой, неявной. Но это тема для последующего неспешного дружеского разговора.

---

[1] См.: Марченко О.В. Григорий Сковорода и русская философская мысль XIX—XX вв. Исследования и материалы. Часть I. М., 2007. С. 6 сл.

[2] Родился в 1745 г. в Харьковской губернии, в семье священника, учился в Харьковском коллегиуме, где преподавал Сковорода, затем в 1766—1769 гг. сам читал там курсы пиитики. В 1770-е гг. служил управляющим (главным надзирателем) московского Воспитательного дома, потом в Петербурге — прокурором Военной коллегии; в 1770—1775 гг. был воспитателем детей гетмана Украины К.Г. Разумовского, во время путешествия с А.К. Разумовским по Европе в 1772—1775 гг. завершил образование в Страсбургском университете. В 1780-е был правителем канцелярии Г.А. Потемкина. Опубликовал «Оду на новый 1774 год Екатерине II» (СПб., 1774) и «Оду на день рождения Екатерины II, 21 апреля 1774 г.» (СПб., 1774), две оды в честь Потемкина не сохранились. Переводил Д’Аламбера и Мармонтеля («Испытанное дружество», с посвящением Сковороде). Был правителем Рязанского наместничества, затем при Павле I, тайный советник, стал в 1801 г. куратором Московского университета, в 1803 г. был уволен и в 1804 г. вышел в отставку. Умер в 1807 г. в Москве. См.: Лепехин М.П. Коваленский (Ковалинский) М.И. // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2. СПб., 1999. С. 82—84.

[3] Впервые опубликован Н.Ф. Сумцовым в «Киевской старине» в 1886 г. (Т. XVI. С. 103—150).

[4] Здесь и далее в скобках указаны страницы по академическому изданию: Ковалинский М. Жизнь Григорïя Сковороды // Сковорода, Григорій. Повна академічна збірка творів / За ред. проф. Леоніда Ушкалова. Харків, 2010.

[5] О восходящей к античности мифологеме «Мир — театр» см. работы А.А. Тахо-Годи: Жизнь как сценическая игра в представлении древних греков // Искусство слова. М., 1973. С. 306—314; Эстетические тенденции в комментариях Прокла к платоновскому «Тимею» // Эстетика и жизнь. М., 1977. Вып. 5. С. 270—295; Художественно-эстетический аспект комментариев Прокла к Плотину // Историчность и актуальность античной культуры. Тбилиси, 1980. С. 99—101; Гимнография Прокла и ее художественная специфика //Живое наследие античности: Вопросы классической филологии. М., 1987. Вып. IX. С. 171—212; и др.

[6] О «театральной» софиологии Г. Сковороды см.: Ушкалов Л.В., Марченко О.В. Нариси з фiлософіï Григорія Сковороди. Харків, 1993. С. 29—53; Марченко О.В. Григорий Сковорода и русская философская мысль XIX—XX вв. С. 119—154.

[7] «Рѣчь доходила тут до разных толков, или Сект, — вспоминает Ковалинский последние беседы со Сковородой. — “Всякая Секта, — говорил он, — пахнет собственностію, а гдѣ собственномудрiе, тут нѣт главной цѣли или главной мудрости. Я не знаю Мартынистов, — продолжал он, — ни разума, ни ученія их; ежели они особничествуют в правилах и обрядах, чтоб казаться мудрыми, то я не хочу знать их; если же они мудрствуют в простотѣ сердца, чтоб быть полезными гражданами обществу, то я почитаю их; но ради сего нѣ для чего бы им особничествовать. Любовь к ближнему не имѣет никакой секты: на ней весь закон и Пророки висят. Закон природы, яко самонужнѣйшiй для блага человѣческаго, есть всеобщiй и напечатлѣн на сердцѣ каждаго, дан всякому существу, даже послѣдней песчинкѣ: благодаренiе всеблаженному Богу, что трудное здѣлал не нужным, а нужное не трудным!» (с. 1368—1369).

[8] Напр.: РГБ, ф. 237, № 46. См.: Лепехин М.П. Указ. соч.

[9] Сионский вестник. 1806. Ч. 3. Август. С. 156—179.

[10] Видный масон Иван Владимирович Лопухин (1756—1816), в частности, писал: «Непрестанно творится и растет тело таинственного человечества Христова, коего члены суть в разных степенях и различных дарованиях, одушевленные духом любви давшего новый любви закон. Матф.V. Сии члены имеют разные дарования, разные служения, разные действия. Одним дается явление духа на пользу, другим слово премудрости; иным слово разума, другим вера; иным дарование исцелений, другим действия сил; иным пророчество, иным рассуждения духовом (различения духов), иным роли языков. Вся же сия действует един и тойжде дух, разделяя властию коемуждо, яко же хощет. I. Кор. XII. Сей дух водит и возрождает их, наполняя собою по мере совлечения ветхости Адамовой» (Лопухин И.В. Некоторые черты о внутренней Церкви, о едином пути истины и о различных путях заблуждения и гибели // Русская философия второй половины XVIII века: Хрестоматия / Сост., библиогр. статьи и прим. Б.В. Емельянова. Свердловск, 1990. С. 270). См. также: Барсков Я.Л. Переписка московских масонов XVIII века. 1780—1792 гг. Пг., 1915.

[11] Русский архив. 1897. Т. 3. Вып. 11. С. 418.

[12] Соловьев С.М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. М., 1997. С. 12.

[13] Соловьев С.М. Воспоминания. М., 2003. С. 35. См. комментарии С.М. Мисочника: С. 414—415.

[14] Величко В.Л. Владимир Соловьев. Жизнь и творения // Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991. С. 19.

[15] Аверинцев С.С. Два странника // Родина. 1989. № 1. С. 66. Ср.: «Между прочим, творчество и личность Г.С. Сковороды тоже иной раз отличалось весьма интересным и значительным соединением необычайно возвышенного образа мышления, почти прямого платонизма и опять-таки все той же юмористики» (Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990. С. 9).

[16] «Между многими характеристичными особенностями человеческой природы, — говорил Соловьев на лекции в Москве на Высших женских курсах 28 января 1875 г., — только одна составляет самое главное отличие от прочих животных. <…> Аристотель ошибочно говорил: человек есть животное общественное или политическое. <…> Общественность играет у животных гораздо большую роль, чем у людей, — например пчелы, муравьи. <…> Эта особенность — смех, и потому я определяю человека как животное смеющееся. Животные не смеются, потому что видят в окружающей их природе действительность, они не могут отнестись к ней критически. <…> В этой особенности человеческой природы лежит корень метафизики и поэзии. Следственно, человек может быть назван животным смеющимся, поэтизирующим и метафизирующим, что в сущности одно и то же». Замечательно, что текст этот сохранился в записи именно правнучки Ковалинского, Ольги Коваленской (Соловьев В.С. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Соч.: В 15 т. Т. 1. М., 2000. С. 242). Однако не будем забывать и той традиционной культурной модели, в рамках которой звучал смех Сковороды и Соловьева: «О его любви к смешному, потребности в смешном и склонности к хохоту, хохоту до слёз, я уже упоминал выше <…>. И когда Адриан корчился от смеха, мне поневоле вспоминалась история, которую я от него же и узнал. Она была взята из “De civitate Dei” святого Августина и рассказывала о том, что Хам, сын Ноя и отец Зороастра-волшебника, был единственным человеком, который смеялся, рождаясь на свет, что могло произойти лишь с помощью сатаны» (Манн Т. Доктор Фаустус // Манн Т. Собр. соч.: В 10 т. Т. 5. М., 1960. С. 112, 113).

[17] Там же. С. 36—37. Образы Сковороды, Ковалинского и Вл. Соловьева получили выражение и в поэтическом творчестве их потомка (который был, напомним, ближайшим другом Андрея Белого, троюродным братом А. Блока, приятелем В. Эрна и П. Флоренского):
Блуждающий мудрец Сковорода,
Святой чудак, весёлый сын Украйны [, ]
— писал С. М. Соловьев в стихотворении «Мои предки» (1911, сентябрь, Дедово), соотнося трех своих предков:
Он полон был каких-то чудных сил,
Воистину горел в нём пламень Божий,
И для него последней кельей был
Чертог великолепного вельможи. <…>
С детьми играя, умер он. А там
Вослед за ним восстал пророк вселенский…
Ты ангела приял, как Авраам
В своём дому, мой предок Коваленский.
(Соловьев С.[М.] Цветник царевны. Третья книга стихов (1909—1912). М., 1913. С. 125, 126).

[18] Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1. М., 1995. С. 42—43.

[19] Мочульский К. Владимир Соловьев. Жизнь и учение. Изд. 2-е. Париж, 1951. С. 14.

[20] Гальцева Р., Роднянская И. Просветитель: личная участь и жизненное дело Владимира Соловьева // Лукьянов С.М. О Вл. Соловьеве в его молодые годы. Материалы к биографии. Кн. 3. Вып. 2. Приложение к репринтному изданию. М., 1990. С. 318.

К содержанию Бюллетеня

Вы можете скачать Шестнадцатый выпуск Бюллетеня /ЗДЕСЬ/